Позывной "Курсант" 4
Шрифт:
— Какая, к чертовой матери тень? На плетень? Разин, кому только что было сказано, решения руководства и Центра не обсуждаются. Реутов руководитель группы. Ему можно. Тем более, в зависимости от того, как все сложится дальше, ты Котовым можешь побыть очень малое время.
— Намекаете, что быстро сдохну?
— Намекаю, что быстро справишься с заданием, которое доверит тебе Родина и партия. Усек?
— Усек…– Ванька хмуро посмотрел на воспитателя и кивнул.
— Теперь ты, Реутов. Что за глупость? Какой Курсант? Ты с таким успехом можешь подходить к любому офицеру Третьего Рейха
— Не хочу другой. Мне нравится этот. — Уперся я намертво.
Причем, сам не знаю, почему. Какая по большому счету разница, кем меня будут величать в особо узких кругах. Хоть трамваем пусть назовут. А вот нет. Клин зашёл и все тут.
В общем, Панасыч еще раз попытался объяснить мне, что Курсант — не самый лучший вариант, но, не добившись успеха, плюнул, махнул рукой и сказал, что впервые за всю его службу он готовит настолько идиотскую группу для запуска в святая-святых врага. И не абы какого, а так-то на сегодняшний день самого опасного.
После бега по пересечённой местности Молодечный уводил нас в спортзал, сразу же, без перерыва, и там начиналось новое веселье. Я бы назвал это избиением младенцев. Кривоносый просто будто с цепи сорвался. Он мутузил нас так, словно мы его реальные враги.
— Убит! Либерман, ты уже убит! Трижды за десять минут! Соберись! Ну! — Орал товарищ сержант госбезопасности, в очередной раз отправляя Бернеса головой в угол зала.
— Вот раньше вы мало говорили и нравились мне гораздо больше. — Не выдержал однажды Марк. — А сейчас только и слышно, соберись, подтянись, увернись. Мы же не настолько опытные, чтоб запросто вам отпор давать. А вы нападаете в полную силу. Это нечестно.
— Правда? — Кривоносый шагнул к Бернесу, который согнулся на полу, баюкая вывернутую сержантом руку, схватил Марка за шиворот, подтянул его вверх, а потом выплюнул ему в лицо. — Нечестно? Это ты кому говорить будешь, Либерман? Офицеру Гестапо? Думаешь, у вас есть вариант попасться? Нет. Забудь. Вы должны при любом раскладе либо убить врага и уйти, либо сдохнуть. И это я сейчас говорю не о долге перед Родиной. Он само собой подразумевается. Я говорю о твоей шкуре, Либерман. И поверь, враг честно в драке вести себя не будет. Ты думаешь, если они там себе свою империю придумали, так теперь и ведут соответствующем образом? Встал и отбил мой захват. Ясно? Однажды именно это спасет тебе жизнь.
— Господи… — Тихо буркнул Подкидыш и закатил глаза к потолку. Его очередь вставать в спарринг с Молодечным была следующей. — Если я выживу в этой Школе, обещаю, больше никогда не воровать деньги у старух. И… И уважать старших.
— Ты воруешь деньги у старух? — Я с удивлением покосился на Ваньку. Просто молитвы, конечно, разные слышал, но таких еще не приходилось.
— Млять, Реутов, тебя сейчас это волнует? У нас вон товарищ Молодечный с ума сошёл, того и гляди грохнет нас здесь по-тихому, а ты за каких-то старух волнуешься. — Еле слышно ответил Подкидыш, справедливо опасаясь, что Кривоносому может не понравится вот это «с ума сошел».
— Разин, ко мне! — Кривоносый в очередной раз разделался с Бернесом и решил, видимо, что Марку пока хватит.
— Господи, я все сказал. Услышь меня, пожалуйста. — Ванька снова посмотрел куда-то вверх, а потом, тяжело вздохнув, направился к товарищу сержанту госбезопасности.
Вот в таком темпе проходило каждое наше утро. Потом правда была возможность перевести дух во время завтрака, но следом уже наступало время уроков.
На занятия мы ходили вместе с остальными слушателями. Правда, возникла одна проблема, которая особо много не решала, но в то же время слегка нервировала. На нас решили обидеться остальные детдомовцы.
— Ой, вы поглядите, хто явился… Товарищи, держите меня семеро, иначе я от счастья рухну без чувств.
Корчагин, который вместе с Ленькой и Степаном чистил дорожки, отложил в сторону лопату, затем выпрямился и встал в полный рост, наблюдая, как я подхожу к их компании. Выражение лица было у него очень говорящим, эмоциональным. Без каких-либо дополнительных слов это лицо советовала мне пройти на хрен. Впрочем, демонстративно выделенное «хто», тоже изначально давало понять, моей персоне вообще не рады.
Причиной такого поведения стала до глупости банальная ситуация. В первый же день после разделения детдомовцев на две группы, Корчагин подошёл во время занятия и со смешком поинтересовался, чем теперь мы втроем, я, Бернес и Подкидыш, занимаемся? Чего это нас отделили? А вполне понятно было всем, что отделили именно нас. Сам факт парней не расстроил, очевидно, жизнь усеченой группы станет гораздо более напряжённой, хотя бы потому, что Панасыч остался с нами.
Однако при этом им явно было очень интересно, в чем прикол? Какая перспектива маячит впереди у нашей троицы. Возможно, еще сказался тот момент, что с первого дня пребывания в школе мы всегда держались вместе, отдельной детдомовский тусовкой. Делились всем, секретов особо не имели.
— Эх, Матвей… — Ванька с серьезным лицом хлопнул Корчагина по плечу. — Я бы с удовольствием ответил, да знаешь, в чем дело? Ток смотри, никому не говори. Государственная тайна это.
— Конечно не скажу. — Склизкий, который не иначе исключительно из-за мучительного любопытства забывший, с кем беседует, подался вперед и даже настороженно оглянулся на Леньку со Степаном, которые стояли чуть дальше.
— Понимаешь, вот ушли вы вчера, нам Панасыч сразу велел вещи собирать и в барак возвращаться. Ну а мы первым делом, конечно, поинтересовались. Так, мол, и так, можно ли нам Матвея с собой взять? Можно ли его тоже посвятить в предстоящее серьезное дело. И знаешь, что ответил Панасыч?
Валька с абсолютно серьезным лицом уставился на Корчагина.
— Что? — Спросил тот, с подозрением изучая физиономию Подкидыша. Видимо, интуитивно все-таки ощущал, сейчас ему прилетит плюха.
— Нельзя, сказал товарищ сержант государственной безопасности, Склизкого в это дело вмешивать. Он же дурак. Все запорет с самого начала. А еще, сказал Шипко, Склизкий ваш храпит по ночам, да воздух портит. Так что, Матвей, звиняй. Нельзя. Не могу рассказать.
Почти минуту в кабинете, где мы ждали появления Эммы Самуиловны, стояла тишина. А потом все детдомовцы дружно заржали. Все, кроме Матвея, естественно.