Позывной "Курсант" 4
Шрифт:
Подкидыш своей любовью к подобным шуточкам был детдомовцам очень даже известен, но именно в этот раз Корчагин реально обиделся. Не столько из-за шутки, сколько из-за самого факта поведения Ваньки. Матвей решил, будто мы теперь втроем зазнались и их не ставим больше ни во что. Причем убедил в этом ещё и Лёньку со Степаном.
Соответственно, на протяжении уже недели бывшие товарищи теперь с нами вообще не разговаривали. Более того, всячески своим видом показывали, насколько мы неправы.
В данный момент Корчагин, Ленька
— А чего один? Где твои ближайшие соратники? — Продолжал изгаляться Матвей. — Или тебя тоже турнули? Что? Не дотягиваешь?
— Слушай, может, хватит уже? — Я остановился рядом с пацанами. — Что вы обижаетесь? Как девчонки. Сказано было, мы не имеем права обсуждать с вами занятия, которые проходят без вас. Это ведь не блажь какая-то. Нам так приказали. Матвей, ты ведь не маленький. Сам понимать должен. Личные отношения — одно. Дружба, все дела. Здесь вопрос стоит совсем по-другому.
Вообще, не то, чтоб я специально искал этой встречи. Даже наоборот, сейчас точно ни с кем разговаривать не хотелось. Уж тем более отношения выяснять. Я вышел на улицу, имея сильное желание привести в порядок мысли. Тем более, впервые за долгое время приключился не особо загруженный день. Даже удивительно.
После обеда занятий не было. По крайней мере, общих. Уж не знаю, что это за благодать нам снизошла.
Однако, повезло не всем. Подкидыша забрали на индивидуальный урок по радиоделу.
— Зашибись… — Протянул он недовольно, когда на крыльце Большого дома практически за шиворот его поймал Шипко. — Что ж я такой фартовый?
— Ты давай, Разин, языком то, как помелом, не мети. Не забывай, тебе требуется долг Родине отдать. За то, что она тебя, дурака, на верный пусть наставляет. — Заявил Панасыч, а потом весьма ощутимо подтолкнул Ваньку в спину. — Шуруй в кабинет. Ждут тебя.
Это давало основание предположить, что Ванька станет радистом нашей группы. Не просто так ведь его лично натаскивает преподаватель, маленького роста, щуплый, но крайне суровый и резкий мужик.
Бернесу тоже поручили специальное задание, соответственно, для Марка, как и для Подкидыша, отдых отменялся. Причём, в некотором роде задание необычное.
— Что это? — Уставился Марк на небольшой, черный чехол, который притащил прошлым вечером к нам в барак Шипко.
— Вообще, это я тебе такие вопросы должен задавать. А ты мог бы и с первого взгляда узнать. — Усмехнулся воспитатель.
— Нет, вы не поняли, товарищ сержант государственной безопасности. Я прекрасно вижу, что это — скрипка. Вы уж совсем меня за дурака то не держите. Имею в виду, зачем она?
— Ну, вот, а говоришь, мол, не дурак. Как думаешь, Либерман, для чего тебе этот инструмент? Вот до сегодняшнего дня я, к примеру, знал лишь об одном его назначении. Играют вроде на скрипке. Но если тебе известны другие способы… — Шипко развел руки в стороны, — С удовольствием послушал бы.
— Что ж вы вечно так с нами разговариваете, будто мы совсем идиоты? Я бы даже сказал, полные идиоты. За все время сроду от вас нормального отношения не видели. — Подкидыш, не выдержав, влез в разговор Панасыча и Марка.
Мы все трое сидели в бараке и уже готовились ко сну, когда явился Шипко с музыкальным инструментом.
— Ты, Разин, подумай, как с тобой враг разговаривать будет. Не в институте благородных девиц находитесь. И вообще. Сейчас не лез бы ты со своими высказываниями поперёд батьки в пекло. Не с тобой беседую. Так, Либерман, — Шипко снова переключился на Марка. — Распоряжение такое. Составь список, какие нужны ноты. Я тебе их добуду. Теперь каждый день репетируй. Сильно профессионал не потребуется. В венской филармонии играть тебе не светит. Но чтоб для приличного заведения уровень соответствовал. Ясно?
— Ясно, товарищ сержант государственной безопасности. — Бернес подошёл к Панасычу и забрал инструмент. Вид при этом у него был наисчастливейший.
А вот у нас с Подкидышем после ухода Шипко со счастьем как-то не сложилось. Потому что Бернес, который, видимо, соскучился по музыке, едва Панасыч исчез за дверью, принялся, как умалишенный, пилить на своей обожаемой скрипке. А на дворе, между прочим, была почти ночь и кое-кто сильно хотел спать.
Причем, я, как человек не особо близкий к музыке, искренне до этого дня считал данный инструмент одним из самых приятных. Типа, благородный, красиво звучит.
Однако, оказалось, что красивую музыку скрипка издаёт только в записи или с оркестром. А когда на ней долбят какие-то дурацкие гаммы и упражнения для того, чтоб «пальцы вспомнили каково оно», хоть на стену лезь, честное слово. Я даже понял, почему говорят — «пилить на скрипке». Звуки, который издавал Бернес именно это и напоминали.
— Марк, я тебе хочу сказать… — Подкидыш не выдержал первым. Его терпение закончилось через час. Хотя, поначалу мы прониклись радостью товарища и даже сидели молча, сцепив зубы, — Если ты сейчас же не заткнешься, об голову тебе ее разобью.
Бернес надулся, обвинил нас в отсутствии чувства прекрасного, в скудоумии и толстокожести, но отложил инструмент. До сегодняшнего дня. Вот сейчас он как раз в бараке снова на радостях, что Ваньки нет и уроков больше тоже нет, пилил свои гаммы. Я именно поэтому и смылся на улицу. Думал, пройдусь туда-сюда. Заодно подумаю, как быть.
Клячин снова исчез. Пошла вторая неделя после нашей предыдущей встречи, а от него ни ответа, ни привета. Опять. И главное, в этой ситуации мне уже нежелательно обращаться к Шипко. Потому что закинутая Николаю Николаевичу информация про часы должна подтолкнуть его к самостоятельным действиям. А он не мычит, не телится.