Позывные из ночи

Бацер Исаак Маркович

— Напрасно упорствуете, молодой человек. Нам уже все ясно. Один из ваших оказался благоразумнее. Он дал показания. Вы распространяли листовки, принимали у себя партизан, передавали им сведения военного характера, организовали группу из молодежи, готовили восстание против законных властей.

— Ничего этого не было, — ответил Саша, а сам пытался понять, откуда враг мог узнать так много.

— Не было, говоришь, — разъярился следователь. — А ну-ка, подойди к окну. Смотри, да повнимательнее: кого ты там видишь?..

Ржанский не спеша пересек

комнату и глянул в запотелое небольшое оконце. Там, во дворе, мужчина в полушубке лопатой разгребал снег. Это был Зайков.

«Так вот кто предал», — понял Ржанский. И, стараясь ничем не выдать своего негодования, равнодушно отвернулся от окна.

— Вы узнали его?

— В первый раз вижу.

— Вот как! — следователь схватил со стола какую-то толстую в твердом переплете книгу, подбежал к Саше и в ярости стал бить его по лицу, выкрикивая:

— Узнал или нет?! Узнал или нет?! Говори!

Но Саша молчал.

Тут к нему подскочил помощник следователя и пустил в ход палку. Прыщеватое, потное лицо маннергеймовца лоснилось от удовольствия. Изловчившись, Ржанский ударил садиста ногой в живот. Тот скорчился, присел. В комнату вбежали несколько охранников. Швырнув парня на пол, они стали истязать лежащего резиновыми хлыстами, палками, топтать его ногами.

Озверевшие шюцкоровцы продолжали избиение до тех пор, пока Саша не потерял сознания. Затем его вытащили в коридор и бросили бесчувственное тело в углу. А через несколько минут конвойные доставили на допрос Василия Ржанского.

Старик переступил порог и сразу узнал в распростертом на полу человеке сына. Вот сейчас бы подойти к нему, помочь, приласкать. Нет, нельзя ничем выдавать свою тревогу. Нельзя радовать тюремщиков, которые, злорадно поглядывая на него, обливали ледяной водой неподвижное тело. «Запугать хотят, думают из жалости к Саше проговорюсь», — понял Ржанский.

Его ввели в кабинет следователя. На все вопросы Ржанский, как и его сын, отвечал молчанием, и следователь снова впал в ярость. Как и час назад, он вдруг закричал:

— Вы знаете его, знаете? И указал на окно.

Василий Иванович посмотрел туда и отвернулся, ничего не сказав. Он узнал Зайкова, приходившего к ним с заданием от группы, и подумал: «Когда меня вели сюда, его не было на улице. Значит, специально приводят. А может быть, он такая же жертва, как и мы? Но тогда почему он так чисто одет и на лице никаких следов побоев?»

— Так узнали вы этого человека? — снова спросил следователь.

Ржанский молчал, а следователь, схватив ту же толстую книгу, начал с ожесточением бить его по лицу. Наконец, задыхаясь от злобы и бессилия, он оттолкнул Василия Ивановича и закричал:

— Я сейчас прикажу расстрелять твоего щенка. Видел в коридоре валяется?

— Это вы можете, — только и произнес в ответ Ржанский, и его глаза под нависшими бровями грозно сверкнули.

Когда Ржанского увели, офицер утер потное лицо шелковым платком и взял листок бумаги, на котором были выписаны фамилии всех арестованных:

«Сюкалин Петр,

Ржанский Василий,

Ржанский Александр,

Ржанская Александра,

Сюкалина Анна,

Чивина Матрена».

Он пометил галочкой фамилии отца и сына Ржанских и задумался: «Это последний допрос, и ничего нового. Так и не удалось выяснить, кто еще помогал советским разведчикам и партизанам. Кто входил в группу молодого Ржанского и, главное, где теперь находятся русские разведчики и их проклятый Орлов».

Зазвонил телефон. Следователь снял трубку. В ней рокотал начальствующий голос:

— Пока вы там возитесь с этими бандитами и не можете вытянуть из них ни слова, проклятый Орлов не зевает.

— А что, господин майор?

— А то, что он вчера разгромил штаб в Липовицах, убил наших людей и даже сейф увез.

— Откуда известно, господин майор, что в Липовицах бесчинствовал именно Орлов?

— Кому же еще? Его почерк. Пора кончать с орловскими помощниками.

Через два месяца их судили. После зачтения обвинительного заключения, в котором говорилось, что они принимали и укрывали партизан, занимались сбором сведений о численности военных гарнизонов и подстрекали население к неподчинению властям, всех их ввели в одну камеру, предназначенную для подсудимых.

Здесь Сюкалины и Ржанские впервые встретились как бойцы одного и того же невидимого фронта смертельной борьбы с врагом. Только теперь они узнали, что служили, чем могли, своей Родине под руководством одного и того же центра, встречались с одними и теми же людьми, не зная о действиях друг друга.

Василий Иванович подошел к Сюкалину, тронул его за рукав:

— Прости меня, Петр Захарович, плохое я о тебе думал, когда ты был бригадиром у этих извергов. А выходит, ты самый настоящий наш человек.

— Да что о том говорить, Василий Иванович, — ответил Сюкалин, — время такое, что и себе в другой раз не веришь. А вот тому подлецу Зайкову верили. Как-то я встретился с ним, когда уже в тюрьме был. Меня вывели из камеры, а в коридоре — он. Плюнуть в лицо ему хотелось. Подошел ко мне и слюнявит: «Не показывал я на тебя, говорит, только про Орлова и Ржанских пришлось рассказать». Пришлось… Гадина!

— Смотрите, — подозвал Саша отца и Сюкалина к окну, — в суд идет предатель. На нас показывать будет Зайков. Эх, надо бы предупредить Орлова. Ведь он и не подозревает, кто нас выдал и за ним финнам помогает охотиться. Надо бы. Но как?

— Орлов еще осенью уехал, — сказал Сюкалин.

— Знаю. И все равно его надо бы как-то предупредить. Ведь они могут здесь снова появиться, а Зайков и их предаст. Эх, попался бы он мне — своими руками задушил бы.

Никто из шести обвиняемых не признал себя виновным на суде, и никто из них не прибавил к своим показаниям ни одного слова.

Зачитали приговор: Петра и Анну Сюкалиных, Василия и Александра Ржанских и семидесятилетнюю бабушку Матрену Чивину — к расстрелу. Александру Ржанскую, жену Василия Ивановича, к пожизненной каторге.