Позже
Шрифт:
Вкус во рту напомнил о равиоли, которые я ел в школьном кафе. Как только я это осознал, то открыл дверь, высунулся наружу, и меня снова вырвало. Как в тот день, когда я увидел мужчину из Центрального парка, когда так и не попал на день рождения Лили в супернавороченный Уэйв-Хилл[66]. Это было дежавю, без которого я мог бы обойтись.
– Чемпион? Чемпион!
Я повернулся к ней, и она протянула мне пачку бумажных салфеток «Клинекс» (покажите мне женщину без «Клинекса» в сумочке, и я поверю в снежного человека).
– Вытри рот и вылезай из машины. Постарайся выглядеть нормально. Давай уже с этим покончим.
Я
– Ты можешь это сделать. Ты должен это сделать, потому что на карту поставлены жизни.
Я вытер рот и вылез. Лиз положила на приборную доску свою маленькую табличку - полицейская версия «Освобождения из тюрьмы»[67] - и подошла к тому месту, где я стоял на тротуаре и глядел через окно прачечной на женщину, складывающую одежду. Это было не очень интересно, но, по крайней мере, удерживало меня от взгляда на развалины человека на улице. Во всяком случае, пока. Скоро мне придется это сделать. Хуже того - о Боже - мне придется с ним поговорить. Если он вообще мог говорить.
Машинально, я протянул ей руку. Тринадцать лет, наверное, было слишком много, чтобы держать за руку женщину, которую прохожие приняли бы за мою мать (если бы они вообще о нас думали), но когда она ее взяла, я обрадовался. Чертовски обрадовался.
Мы пошли к магазину. Я сожалел, что у нас в запасе не было тысячи миль - расстояние тут было не больше полквартала.
– А где, собственно, он сам?
– тихо спросила она.
Я рискнул взглянуть, чтобы убедиться, что он никуда не делся. Нет, он все также сидел на скамейке, и теперь я мог смотреть прямо в кратер, где когда-то жили его мысли. Ухо было на месте, но поломанное и кривое, и я внезапно вспомнил, что когда-то, в четыре или пять лет, у меня был Мистер Картофельная Голова[68]. И мой желудок снова сжался.
– Возьми себя в руки, Чемпион.
– Не называй меня так, - выдавил я.
– Я это ненавижу.
– Приму к сведению. Где он?
– Сидит на скамейке.
– Той, что по эту сторону двери, или…
– Да, с этой стороны.
Я снова взглянул на него, теперь мы были так близко, что мне просто некуда было деться, и увидел интересную вещь. Из магазина вышел мужчина с газетой под мышкой и хот-догом в руке. Хот-дог был в одном из тех пакетов из фольги, которые вроде бы должны сохранять их горячими (поверьте в это, и тогда вы можете верить, что луна сделана из сыра). Он уже было сел на другую скамейку, вытаскивая из пакета свой хот-дог. Внезапно он остановился, посмотрел то ли на нас с Лиз, то ли на другую скамейку и пошел прочь, чтобы съесть свой хот-дог где-нибудь в другом месте. Он не видел Террио - если бы увидел, то, скорее всего, убежал бы, вопя во все горло, - но я думаю, он его почувствовал. Нет, я не просто так думаю, я это знаю. Жаль, что я тогда не обратил на это внимания, но я был расстроен, как вы, надеюсь, понимаете. Если нет, то вы идиот.
Террио повернул голову. Это было облегчением, потому что движение скрыло худшую часть выходного пулевого отверстия. Это не было облегчением, потому что его лицо было нормальным с одной стороны и распухшим с другой, как у того Двулицего парня в комиксах о Бэтмене. Хуже всего было то, что теперь он смотрел прямо на меня.
Я вижу их, и они знают, что я их вижу. Так было всегда.
– Спроси его, где бомба, - сказала Лиз. Она говорила уголком рта, как шпионка в дешевой комедии.
По тротуару шла женщина с ребенком в переноске. Она бросила на
– Где бомба, мистер Террио? Последняя бомба?
Сначала он ничего не ответил, и я подумал: Ладно, у него вышибло мозги, он здесь, но говорить не может, конец истории. Затем он заговорил: слова не совсем соответствовали движениям его рта, и мне показалось, что он говорит откуда-то издалека - из ада - с задержкой времени. Это напугало меня до чертиков. Если бы я знал, что именно в тот момент в него вселилось нечто ужасное и овладело им, все было бы еще хуже. Но знаю ли я наверняка? Нет, но я почти это знаю.
– Я не хочу тебе говорить.
Это ошеломило меня и заставило замолчать. Я никогда раньше не получал таких ответов от мертвецов. Правда, мой опыт был достаточно ограничен, но до тех пор я бы сказал, что они должны были говорить вам правду с первого раза, каждый раз.
– Что он сказал?
– спросила Лиз. Она все еще говорила уголком рта.
Я проигнорировал ее слова и снова обратился к Террио: поскольку вокруг никого не было, я заговорил громче, выговаривая каждое слово так, как это делают глухие или плохо владеющие английским.
– Где... последняя... бомба?
Я бы еще сказал, что мертвые не чувствуют боли, что они находятся вне ее пределов, и Террио, конечно же, не страдал от чудовищной раны головы, которую нанес себе сам, но теперь его наполовину распухшее лицо исказилось, как будто я обжег его или ударил ножом в живот, а не просто задал ему вопрос.
– Не хочу тебе этого говорить!
– Что он...
– снова начала Лиз, но тут вернулась дама с ребенком. В руках у нее был лотерейный билет. У ребенка в «Папузе»[69] была палочка «Кит-Кэт», которую он размазывал по всему лицу. Потом он посмотрел на скамейку, на которой сидел Террио, и заплакал. Мама, должно быть, подумала, что ее ребенок смотрит на меня, потому что она одарила меня еще одним взглядом, на этот раз крайне недоверчивым, и удалилась прочь быстрыми шагами.
– Чемпион… Джейми, я имею в виду…
– Заткнись, - сказал я. А затем (моя мать возненавидела бы меня, если бы я так разговаривал с любым взрослым) я добавил: - Пожалуйста.
Я снова посмотрел на Террио. Гримаса боли сделала его изуродованное лицо еще более уродливым, и тут я внезапно осознал, что мне все равно. Он искалечил достаточно людей, чтобы заполнить не одну больничную палату, он убивал людей, и если записка, которую он приколол к своей рубашке, не была профанацией, он умер, с желанием убить еще больше. Теперь я даже надеялся, что он страдает.
– Где... эта... хрень… ты... ублюдок?
Он обхватил себя руками за талию, согнулся, словно у него начались судороги, и застонал. Потом он сдался.
– «Кинг Куллен». Супермаркет «Кинг Куллен» в Истпорте.
– Почему?
– Мне показалось правильным закончить там, откуда я начал, - сказал он и нарисовал пальцем в воздухе круг.
– Замкнув круг.
– Нет, зачем вообще это делать? Зачем устанавливать все эти бомбы?
Он улыбнулся, и это еще больше сморщило распухшую сторону его лица. Я все еще это вижу, и я никогда не смогу этого забыть.