Прах человеческий
Шрифт:
Услышав название планеты-тюрьмы, Арриан быстро сморгнул.
– Примат, для схоласта вы чересчур эмоциональны.
Огромные затуманенные глаза снова заморгали.
– Схоластов много, – произнес Арриан. – Я не знаю настоящих имен и биографий каждого.
– Вздор, – без тени сомнения возразил я. – Вы примат Имперской библиотеки. Он был вашим архивариусом.
Схоласты были обучены запоминать колоссальные объемы информации. Мастерски владели мнемоникой. Нелепо было пытаться убедить меня, что он не знал о прошлом Гибсона.
Положив руку на стол, я слегка наклонился:
– Я понимаю, что мой запрос противоречит традициям. Но также знаю, что ответ на него не нарушит правил Предписания. Прошу вас, Арриан. Тор Гибсон был мне… как отец. Я хочу узнать его настоящее имя. Только и всего.
Тор Арриан снова перемешал бумаги и, кряхтя, поднялся. Для глубокого старика он был весьма проворен; его ноги в тапочках быстро зашуршали по тавросианскому ковру, расстеленному на гладком каменном полу. Из ниши над столом выглядывал бюст Зенона. Примат молча подошел к высокому сводчатому окну, выходившему на четырехугольный двор, коих в атенеуме было множество.
– Лорд Марло, вы знаете, что собой представляет наш орден? – спросил он, сцепив за спиной узловатые пальцы.
Я не ответил, почувствовав, что не должен мешать стариковской речи.
– Это канава, куда великие дома сливают свои нечистоты, – сказал Тор Арриан, опустив голову.
Я остолбенел. Я готов был услышать от примата что угодно, но не это.
– На одного из нас, наставленного имперскими лордами на вечное служение, приходится десяток бесполезных. В этих стенах заключены сыны и дочери Империи, кого родители сочли недостойными. Те, кто оказался непригоден править, непригоден служить в легионах, непригоден стать священником… те, кого не смогли выгодно женить или выдать замуж.
– Как это? – спросил я, повернувшись к нему в кресле.
Труд схоласта требовал предельной дисциплины, многолетних занятий и тренировок, чтобы усвоить информацию, объема которой хватило бы на несколько библиотек.
– Спросите совета у кого-нибудь из братьев-кухарей, и они лишь тупо посмотрят на вас в ответ, – сказал Арриан. – Попросите их дать оценку имперским расходам за последнюю тысячу лет или рассчитать, сколько топлива должно производиться за определенный период в конкретном галактическом секторе, и они ничего вам не скажут…
Из окна на меня уставилось отражение примата.
– Большинство из нас здесь не по своей воле и не благодаря нашим талантам, а потому что мы – обуза.
Я был ошеломлен. Не мог поверить своим ушам. Мне в юности так рьяно хотелось стать схоластом, я так об этом мечтал! Откровения о том, что сюда попадают в наказание, были для меня столь же чужды, как грязные ямы Эуэ.
– Меня заставили вступить в орден, – признался главный схоласт. – В императорском роду много отпрысков… которым запрещено иметь детей еще со времен Великой хартии.
Тор Арриан умолк и снова снял свои сложно устроенные очки.
– Вы должны понимать, – вздохнул он, – что к нам приходят люди всех сортов. Изгои. Беглецы. Преступники. Мы обучаем даже крестьян, чтобы те могли вернуться назад в деревни в качестве инструкторов и советников, хотя истинным схоластом плебей, разумеется, стать не может. Они попросту не живут столь долго.
Без причудливого созвездия линз на лице примат снова стал похож на рыжеволосую копию императора, напомнил мне прежнего молодого Арриана, с которым я встречался в тот первый визит, только похудевшего и изможденного.
– Вот и в истории Тора Гибсона нет ничего необычного.
– Расскажите, – попросил я, изводясь из-за того, что старик тянул время.
Внутри меня змеиными кольцами вдруг начала сжиматься тревога.
– Вам известно о восстании сентябристов? – спросил схоласт и повернулся спиной к окну.
Я помотал головой.
Он разочарованно вздохнул и сказал:
– Наша история слишком обширна, даже с учетом сьельсинов. У нас чересчур много планет. Скоро мы не сможем фиксировать абсолютно все. Порой я думаю, что Империя того и гляди развалится под собственной тяжестью.
Я не стал говорить, что она уже разваливается, не стал напоминать о потере Наугольника.
– Это случилось еще до сьельсинского вторжения, – продолжил Тор Арриан. – В начале шестнадцатого тысячелетия, во время правления дедушки нашего сиятельного императора. Принц Шарль Бурбон Пятьдесят Третий лишил своего старшего сына Филиппа наследства в пользу младшего, будущего Шарля Пятьдесят Четвертого, принца Веро.
– Дом Бурбонов? – пробормотал я, припоминая эту историю: принц Филипп Бурбон был отцом лорда Августина.
– Принц Филипп организовал покушение на брата. Оно не удалось, и тогда он переманил на свою сторону часть младших домов, присягнувших на верность Бурбонам. Почти двадцать лет шла пойна, пока сын Филиппа, ныне покойный лорд Августин, не сдал отца людям принца Шарля в обмен на собственную жизнь и свободу…
Одна линза сложных очков Арриана переместилась выше, вероятно отреагировав на слабую перемену в освещении.
– …Не удивлен, что вы не знакомы с этой историей. Она случилась за несколько веков до вашего рождения, а Веро весьма далеко от Делоса. Но восстание сентябристов считается одним из худших примеров пойны за последние века.
Мои внутренности точно налились свинцом.
Я уставился в окно над головой примата и, как будто оправдываясь, ответил:
– Кое-что я о нем слышал. Но не название.
– Шарль Бурбон не отважился казнить брата. Принца Филиппа и его сентябристов сослали на Белушу. Насколько мне известно, большинство там и умерли.
– И Гибсон был одним из них, – поспешно сказал я, словно пытаясь отвести от себя тот ответ, который вот-вот должен был услышать. – Одним из сентябристов.
Теперь я решил, что зря приехал в атенеум.