Праксис
Шрифт:
Гредель завизжала и вложила все пятнадцать лет непрерывно подавляемой ненависти во второй удар. Удар пришелся Антонию по лысине. Раздался гулкий стук, и огромный мужчина упал на пол, словно мешок с камнями. Гредель обрушилась коленями на его грудь и стала бить его, еще и еще. Она припомнила, с каким звуком ботинок Хромуши ударялся о Мосли, и теперь хотела только одного — добиться такого же звучания. Острые края сломанной ножки вырывали полосы плоти из бесчувственного Антония. Весь пол и стены были уже забрызганы кровью.
Она остановилась, когда
При каждом вдохе из груди Антония вырывался булькающий звук. Из его рта медленно вытекала кровь.
— Что нам делать? — завывала Нельда, бессмысленно мечась по комнате. — Что нам делать?
По крайней мере на этот вопрос Гредель знала ответ. Она достала из кармана телефон и, зайдя в свою комнату, позвонила Хромуше. Он оказался неподалеку с Пандой и еще тремя своими парнями. Окинув взглядом разгромленную комнату, лежащего на полу Антония и Гредель, стоящую с окровавленной ножкой кресла в руках, он сразу все понял.
— Чего ты хочешь? — спросил он у нее. — Мы можем посадить его на поезд. Или бросить в реку.
— Нет! — взвилась Нельда, заслоняя тело Антония от Хромуши. Полными слез глазами она умоляюще глядела на Гредель. — Посадите его на поезд. Пожалуйста, милые мои, пожалуйста.
— На поезд, — повторила ее слова Гредель.
— Мы приведем его в чувство и растолкуем ему, что возвращаться не стоит, — сказал Хромуша. Парни подняли тяжелое тело и потащили к двери.
— Где у вас грузовой лифт? — спросил Хромуша.
— Я покажу. — Гредель вышла вместе с ними на площадку к лифту. В доме жили работающие люди, которые ложились спасть в приличное время, и в этот ночной час безмолвное здание казалось вымершим. Парни дотащили Антония до грузового лифта и переводили дыхание, запыхавшись под грузом тяжелого тела.
— Хромуша, — позвала Гредель.
— Что?
Она поглядела в его жесткие голубые глаза.
— Бросьте его в реку.
Что-то плыло по поверхности воды, но Сула отвела глаза. Мартинес обнял Сулу и стал осыпать поцелуями. Девушка пыталась забыться, отвечая ему. Внезапно ей на руку упала холодная дождевая капля. Она вздрогнула.
— Тебе холодно? Давай я подниму тент.
Мартинес дернул за ручку, и над лодкой раскрылся пластиковый полог, защищающий пассажиров от ветра. Внезапно ей стало не хватать воздуха. Сула рванулась и с криком опустила тент.
— Что случилось? — встревоженно спросил Мартинес.
— Лодка! — приказала Сула. — К пристани! Быстрее!
Паника билась в ее груди, как разорванный парус под ударами ветра. На лицо падали дождевые капли. Мартинес взял ее за руку.
— Что случилось? С тобой все в порядке?
— Нет! — выкрикнула она, вырывая руки. Лодка скользнула к причалу, и Сула рванулась на твердую землю. Упала. Ободранная лодыжка вспыхнула болью, но она не стала обращать на это внимания, а поспешно поднялась на ноги и проворно побежала прочь. Мартинес остался стоять в лодке, смешно раскинув руки для равновесия.
— Что я сделал не так? — крикнул он озадаченно.
По ее лицу хлестал холодный дождь.
— Ничего! — бросила она, ускоряя шаги.
Глава 6
Катафалк последнего великого господина катился вперед, в тишине скользя вдоль бульвара праксиса, ведущего от стоящего на акрополе великого прибежища к вечному пристанищу, расположенному на другом краю верхнего города. Над громадным катафалком высилось изображение последнего шаа в две натуральные величины. Тяжелое тело в полулежачем положении, покрытое тяжелыми складками провисшей серой кожи, приплюснутая, квадратная голова, приподнятая над телом, как холм посреди ровного поля, взгляд, устремленный вперед, в будущее, видное только тем, кто обладает мудростью шаа.
Похоже, Мартинес уже много часов простоял под серым небом. На нем был траурный мундир с эполетами и парчовым плащом, сапоги с высокими ботфортами и высокий черный кожаный кивер на голове. На траурном мундире цвета поменялись местами, и вместо зеленой куртки и штанов с серебряными пуговицами и шнурами на Мартинесе был траурно-белый костюм с зеленым воротником, манжетами и прочими украшениями. Белый плащ, украшенный зелеными полосами, был со специальными грузиками по краям, чтобы не терял форму.
Катафалк медленно полз, сопровождаемый оркестром, состоящим исключительно из креев, гудели моторизованные литавры и двуязычковые флейты, завывающие причудливыми голосами. Их монотонное пение наводило на мысли о похоронных ритуалах каких-то полудиких рас, дошедших до нас из незапамятных времен. За ними следовала платформа, на которой лежали странные механизмы, с которыми — если слухи не врали — Предвосхищение Победы был соединен под конец своей жизни. Они были прикрыты белым саваном, и их предстояло сжечь вместе с последним шаа, чтобы их секреты никому не достались.
Мартинес старался не думать об этом, но все равно испытывал досаду. Шаа всегда были очень скрытны, когда дело касалось их анатомии и психики, не говоря уже об их непостижимом способе мыслить. После смерти каждого шаа вместе с ним положено было сжигать его слуг и все личные вещи, и оставшиеся в живых шаа строго следили за выполнением этого требования. Что там скрывалось под этими складками кожи и тем более внутри их неуклюжих голов, оставалось тайной, ведомой только шаа.
Но теперь не осталось шаа, способных проследить за тем, чтобы останки покойного были уничтожены. Превосходная возможность для проведения посмертного вскрытия, раз уж не суждено заняться изучением их анатомии при жизни. Завись все от Мартинеса, он бы на несколько недель, а то и месяцев отложил и похороны, и траурную процессию, дав возможность патологоанатомам расследовать все секреты физиологии шаа, а лучшим кибернетикам мира — заняться машинами и выяснить, вправду ли они были хранилищами памяти великих господ.