Практическая магия

Хоффман Элис

— Салли, — говорит он опять, и у нее душа перево­рачивается от голоса, которым это сказано. Столько в нем обезоруживающей доброты, столько сострадания, невзирая на то, что произошло и все еще происходит.

— Сказано — выходите, — говорит Салли. — Это ошибка. Недоразумение.

— Нет.

Тем не менее он открывает дверцу и вылезает из ма­шины. Но тут же нагибается обратно, и Салли застав­ляет себя смотреть прямо перед собой, на ветровое сте­кло, не осмеливаясь встретиться с ним взглядом.

— Закройте дверь. — Голос у нее надтреснутый, лом­кий, того и гляди сорвется. — Я не шучу.

Он послушно захлопывает дверцу, но не уходит.

Салли, даже не глядя, знает, что он стоит на том же месте. Что ж, так тому и быть. Она останется навсегда сама по себе, недосягаемая, как звезды, нетронутая и невредимая. Салли трогает с места, зная, что, если оглянуться, увидишь, что он по-прежнему стоит на парковке. Но она не оглядывается, потому что иначе увидит и другое — как она хочет быть с ним, пусть это и не сулит ей ничего хорошего.

Гэри и в самом деле стоит, провожая ее глазами; та­ким застает его первый удар молнии, что с треском раз­ламывает небо. Гэри все еще там, когда дикую яблоню на другом конце стоянки обдает белым огнем; он стоит так близко, что ощущает мощь заряда, и не расстанет­ся с этим ощущением всю обратную дорогу, летя на за­пад высоко над землей. Чудом избежав гибели, он по понятной причине не сможет удержать дрожь в паль­цах, поворачивая ключ в двери своего дома. По пред­ставлениям Гэри, нет хуже той беды, что состряпана твоими же руками, и они с Салли в этот вечер угости­лись за одним столом — с тем лишь различием, что он прекрасно сознает, чего лишил себя, а ей непонятно, почему она глотает слезы, пока едет с Развилки.

Когда Салли приезжает домой, растрепанная, заце­лованная до синяков, Джиллиан в ожидании ее еще не спит. Она сидит на кухне и пьет чай, прислушиваясь к грозе.

— Ну что, трахнулась? — спрашивает Джиллиан.

Вопрос достаточно дикий, но, с другой стороны, вполне нормальный, учитывая, что задает его Джилли­ан. Салли не может удержаться от смеха.

— Да нет.

— Жалко, — говорит Джиллиан. — А я-то думала! Мне показалось, ты созрела. Глаз блестел, во всяком случае.

— Неправильно показалось.

— Но ты хотя бы договорилась с ним? Он не назовет нас подозреваемыми? Пообещал, что спустит это дело на тормозах?

— Ему нужно подумать. — Салли подсаживается к столу с таким ощущением, словно ее с размаху оглуши­ли ударом. Сознание, что ей никогда больше не уви­деться с Гэри, серым саваном наваливается ей на пле­чи. Воспоминание о его поцелуях, его прикосновениях заново переворачивает ей душу. — Он человек с чув­ством долга.

— Надо же, как не повезло. А между тем все стано­вится только хуже.

Ветер нынче будет крепчать, пока на улице не оста­нется ни одной неопрокинутой урны. Все выше будут черными горами громоздиться тучи. Земля на заднем дворе, под колючей изгородью, размякнет и обратится в грязную жижу, в бочаг обмана вперемешку с раскаянием.

— Джимми никак неймется под землей. Сперва кольцо, теперь вот ботинок. Боюсь гадать, чему дальше очередь вылезти наружу. Как подумаешь — хоть стой, хоть падай! Я слушала последние известия — бурю предвещают страшную.

Салли придвигает свой стул ближе к Джиллиан. Ко­лени их соприкасаются. Частота пульса у обеих совпа­дает в точности — так всегда бывало во время грозы.

— Что же делать? — шепчет Салли.

Первый раз она обращается за советом к Джиллиан, первый раз интересуется ее мнением — и Джиллиан поступает так, как в подобных обстоятельствах всегда поступала она сама. Правду люди говорят, что надо сделать, решаясь просить

о помощи. Надо набрать по­больше воздуху, и тогда признание вслух пройдет го­раздо менее болезненно.

— Вызывай тетушек, — говорит Джиллиан сестре. — Немедленно.

Тетушки прибывают на восьмой день восьмого ме­сяца, на автобусе «Борзая». Водитель, едва соскочив с подножки, считает первой своей заботой достать из ба­гажного отделения их черные чемоданы, хотя тот из них, который побольше, весит столько, что водитель должен напрячь все силы, чтобы только сдвинуть его с места, а вытащив, едва не надрывается, когда снимает его и ставит вниз.

— Тихо, тихо! — бросает он другим пассажирам, ко­торые дружно возмущаются, что он задерживает их ба­гаж, а им нужно поспеть на следующий автобус или бе­жать к тем, кто их встречает. Водитель остается глух и продолжает заниматься своим делом.

— Я не позволю, чтобы вы, дамы, стояли и дожида­лись, — сообщает он тетушкам.

Тетушкам так много лет, что невозможно определить их возраст. Головы у них седые, спины — согбенные.

Обе они в длинных черных юбках и кожаных шнуро­ванных ботинках. Из штата Массачусетс тетушки не выезжали лет сорок с гаком, но, несмотря на это, ни­сколько не робеют перед дальней дорогой. Как, впро­чем, и вообще ни перед чем. Они знают, чего хотят, и не стесняются заявить об этом, а потому не обращают внимания на хор возмущенных пассажиров и продол­жают давать водителю указания, как составить большой чемодан на край тротуара с сугубой осторожностью.

— Чем это он у вас набит? — шутливо осведомляется водитель. — Не кирпичами?

Тетушки не удостаивают его ответом; они презира­ют избитые шуточки, а поощрять из вежливости пу­стые разговоры считают излишним. Они становятся на углу у автобусной станции и подзывают такси; как только оно подъезжает, подробно инструктируют во­дителя, как доехать: семь миль до Развилки, дальше бу­дет торговый центр и пассаж, а потом нужно проехать китайский ресторан, кулинарию и кафе-мороженое, в котором трудилась этим летом Антония. Пахнет от те­тушек лавандой и серой — настораживающее сочета­ние; потому, возможно, когда они доезжают до дома Салли, водитель выходит открыть им дверь, и это при том, что они даже не подумали дать ему на чай. Тетуш­ки не одобряют обыкновения давать на чай и никогда не одобряли. Они считают, что платить нужно за рабо­ту, а работу — выполнять добросовестно. Для чего, если разобраться, они, собственно, и приехали сюда.

Салли предлагала, что заедет за ними на автобусную станцию, но тетушки об этом и слышать не хотели. Они прекрасно могут доехать сами. Они предпочитают до­бираться до места не спеша, что, кстати говоря, и дела­ют в данную минуту. Газоны пропитаны влагой, стоячий воздух, как всегда перед бурей, тяжел и неподвижен.

Над крышами, над дымовыми трубами нависла хмарь. Тетушки стоят у своих черных чемоданов на подъезд­ной дорожке к дому Салли, между «хондой» и «Олдсмобилем», принадлежавшем Джимми. Они за­крывают глаза, вбирая в себя дух новой местности. Вспорхнув на ветки тополей, за ними с интересом на­блюдают воробьи. Пауки ненадолго отрываются от плетения своей паутины. После полуночи пойдет дождь, в этом тетушки единодушны. Он будет хлестать сплошным потоком, изливаться на землю стеклянной рекой. Лить и лить, покуда весь мир, обратясь в сере­бро, не опрокинется вверх дном. Такое чувствуешь за­ранее, когда в костях у тебя ревматизм — или когда так долго живешь на свете, как тетушки.