Практикум для начинающих
Шрифт:
Я молчал.
— Это еще не все, — продолжал он. — Андерс и Лиман изучили гравиметрические данные за все время освоения Терфы. Действительно, в момент происшествия с экспедицией приборы зарегистрировали некое слабое возмущение гравитационного поля планеты. Кроме того, случаи расстройства психики, правда, куда более краткие, наблюдались и у некоторых участников прошлых экспедиций. Оказалось, что и они совпадали по времени с возмущениями.
— Да, но тогда по одному, а здесь вся группа… Что, по-твоему, это значит?
— Не знаю… Сам Андерс полагал, что это РАЗУМНОЕ действие, направленное на изгнание людей с планеты. Или попытка контакта.
— Контакт?! Но с кем? У Вэла были какие-нибудь гипотезы?
— Гипотезы?.. — отец неопределенно качнул головой. —
Вроде отец обращался ко мне, но одновременно, казалось погружен в свои мысли.
— Пап, непонятно… — робко произнес я.
— Да, прости… Вэл указывает носителя разума. БОЛЬШАЯ КАМЕННАЯ ГРЯДА — вот кто, по его мнению, хозяин Терфы.
— Гряда?! Камни?!
— Именно так. Как бы невероятно это ни казалось! Я тебе рассказывал о непонятных явлениях, которые имели место вблизи нее. О спорах планетологов, относительно ее происхождения. Цепь высоких однородных скал, опоясывающая почти точно меридиану от полюса к полюсу всю планету. Практически не подверженная эрозии в инертной атмосфере. Ни одной гравитационной аномалии на всем протяжении. Хотя в целом на Терфе их немало. Отсутствие аномалий и заинтересовало Вэла. Смотри, — отец опять повернулся к экрану, — вот гравиметрическая карта, составленная им. Красным выделены зоны таких аномалий. Самое интересное: гряда всегда их огибает, следуя точно по границе. Пересекает лишь однажды, — он указал на большое красное пятно в южном полушарии. — И удивительно! Справа и слева сила тяжести несколько выше, а на самой гряде остается неизменной. Можно, конечно, попытаться объяснить все это естественными тектоническими процессами. Гравитационные аномалии расположены обычно там, где кора планеты сложена из наиболее твердых пород. Поэтому при образовании гряды разлом проходил по границам таких областей. А вот здесь, — отец вновь указал на обширное красное пятно, рассеченное грядой, — отклонение от общего направления было бы весьма значительным, поэтому и устояли твердые породы. Все это правдоподобно. Неясно лишь, почему столь грандиозный катаклизм, по существу расколовший Терфу надвое, практически никак не отразился на остальной поверхности планеты. Преобладают-то равнинные ландшафты! И еще один непонятный момент: сила тяжести на гряде всюду одинакова — и на полюсах, и на экваторе. Хоть планета и вращается вокруг оси быстрее, чем Земля, где-то различие вполне поддается регистрации. Так что в целом гряда очень похожа на искусственное образование. После тщательного анализа Вэл уверовал, что она — форма организации разума, постигшего такие тайны гравитации, которые нам, людям, и не снились. А может, это результат эволюции цивилизации Терфы, которая в прошлом, не исключено, была биологической. Во всяком случае иначе откуда она знакома с биополем? Все это, конечно, если разделять выводы Андерса Вэла. Словом, он считал, что гряда — коллективный разум, который создал в масштабах планеты идеальные условия для своего практически вечного существования. И вот пришли мы. Стали насыщать атмосферу кислородом. Для хозяина планеты возникла реальная угроза гибели от этого окислителя. И он постарался изгнать, а может, хотел объясниться… Впрочем, что мы знаем? Возможен ли вообще какой-либо контакт между столь разными цивилизациями? Однако Андерс считал чуть ли не преступным легкомыслием просто закрыть планету и обо всем забыть. «Последствия воздействия на людей могут проявиться самым непредсказуемым образом… С величайшими предосторожностями надо продолжить исследования, естественно, прекратив все работы по освоению Терфы». — Вот что он мне сказал на прощание.
— И что ты собираешься делать? — спросил я после затянувшегося
— Собираю Совет экспертов. Доложу, — отец поднялся.
— Извини, мне пора. — Он вышел, но вдруг вновь заглянул в кабинет. — Кстати, чуть не забыл! Ту абракадабру, которую ты мне подсунул перед тем, как уйти спать, проанализировали. Вон лист с результатом. Любопытная штука: этот субъект вовсе не сумасшедший, как кажется на первый взгляд. Во всем — система. Правда, на мой взгляд, пустое занятие — он решил обогатиться знанием чуть ли не всех достижений человечества. Интересно, кто это?
— Так, один дилетант, решивший прослыть энциклопедистом. Меня интересовало, насколько он глубоко копает. — Я постарался улыбнуться, скрывая имя.
— Ну-ну. До встречи, — отец помахал рукой.
Минут пять спустя, и я поднял свой гравилет. Отдав компьютеру необходимые команды, развернул листок с анализом требований Лимана Фроса.
XVII
А здесь все лил дождь. Мелкий, противный. Гонимые ветром, обрывки низких туч цеплялись за верхушки промокших кедров, окутывали их туманной мглой. И было очень холодно: будто не разгар лета на дворе, а поздняя осень. И только воздух был отрадой — какой-то легкий, чистый, пьянящий запахами хвои, молодой травы и почему-то грибов, хоть время их пока не наступило…
Приятно сознавать себя собственником чего-то хорошего, что во всем мире принадлежит лишь тебе одному. Особенно, если это улыбка любимой женщины. Звездное мгновение души, когда при твоем появлении ее глаза радостно вспыхивают, выдавая прошлую тоску ожидания встречи. Зачем слова приветствия? Я целовал Любаву, забыв обо всем на свете…
Увы, проза жизни диктует свое — в дверь кабинета постучали. Отстранившись, Любава указала мне глазами на кресло. Мельком взглянув в зеркало, поправила разметавшиеся волосы.
— Войдите! — разрешила она.
О чем говорили между собой врачи, я не слушал. Сидел и упивался блаженством оттого, что любим. Однако несколько взглядов немолодой женщины, брошенных искоса, заставили меня следить за выражением лица. Показалось, она посчитала меня пациентом этой психиатрической лечебницы, нуждавшегося в консультации исключительно главного врача. Я чуть не расхохотался при этой мысли.
Наконец, мы опять остались одни.
— Я ждала тебя только к вечеру. Сейчас работа, — будто извиняясь, произнесла Любава. — Еще часа три…
— Вечером — само собой, — я поднялся, наконец, вспомнив о деле. — Есть вопрос. — Но все-таки не удержался: перепрыгнул через стол и вновь обнял ее.
— Ненормальный, — произнесла она, переведя дух. — Я велю выгнать тебя или вкатить дозу успокоительного… Выкладывай, с чем пожаловал?!
— Вот, — я достал прибор, отобранный у горе-сыщиков, и протянул ей. Только собирался задать вопрос, как она опередила.
— Откуда у тебя психограф?! Вчера еще хотела спросить, но обстоятельства не позволили.
— Ага! Значит, эта штука называется психограф. А почему бы ему не быть у меня? Что в этом удивительного?
— Ты даже не знаешь, что это за прибор? — еще больше изумилась Любава.
— Понятия не имею. Но вижу — тебе он отлично знаком. Надеюсь, просветишь? А то в медицинском каталоге почему-то сведений нет…
— Действительно, сведений там нет, — Любава испытующе смотрела на меня. — Потому что даже не всякий психиатр имеет право с ним работать. И уж не знаю, какое разрешение нужно, чтобы он попал к агенту Службы космической безопасности…
— Так что это за психограф такой?! Не томи…
— Объясни сначала, как он к тебе попал, — непреклонно потребовала она. — Дальше, посмотрим…
Я понял, что пререкаться бесполезно: похоже, здесь была какая-то профессиональная тайна. И решил раскрыть карты.
— Вот этим психографом меня вчера пытались подлечить, сам не знаю, от каких болезней. Мне это пришлось не по вкусу, и я изъял его у так называемого «доктора». Видишь ли, неприятно, когда о твоем здоровье пекутся, сидя в кустах… Короче, меня интересуют два аспекта: не повредила ли эта штука моему организму, и чего этот «лекарь» добивался.