Праотец Мосох
Шрифт:
Сейчас следует определить временные рамки существования сейминско-турбинского транскультурного феномена. По утверждению Черных E. H. и Кузьминых C. B. сейминский хронологический горизонт в целом синхронен периоду микенских влияний, которые охватывают Балкано-Карпатский регион и вообще Центральную Европу. В XVI в. до н. э. СТТФ уже существовал, а даты алтайских памятников елунинского типа полученные радиоуглеродным методом, позволяют утверждать, что СТТФ существовал и в XVII в. до н. э. Что касается даты распада СТТФ, то похоже, что она не выходит за рамки XV в. до н. э. Во всяком случае пока нет особых оснований утверждать о более позднем времени существования вышеуказанного феномена.
Возможно, что историю организации СТТФ следует увязывать с некоторыми историческими событиями связанными с циркумпонтийской
Сейчас мы зададимся еще вот каким вопросом. С какой лингвистической общностью можно связать носителей сейминско-турбинского транскультурного феномена? Данный вопрос очень сложен, но основным претендентом на роль средства общения носителей СТТФ является тохарский язык, при этом следует помнить, что он известен нам, в основном, по материалам письменных источников V–VIII вв. из Синьцзяна. Что представлял из себя тохарский язык в начале II тыс. до н. э., затруднительно ответить хоть сколько-нибудь точно.
Между тем, В. В. Напольских было предложено полтора десятка возможных лексических заимствований из ИЕ языка близкого тохарским («паратохарского») в уральских языках, среди которых слова со значением «металл», «лошадь», «лить», «колесо». Как указывает В. В. Напольских, «проникновение этих слов в уральские языки, от прасамодийского в Западной Сибири до праприбалтийско-финско-мордовской общности на Верхней Волге, связывается с распространением в XVII–XVI вв. до н. э. сейминско-турбинского транскультурного феномена (выделено мной. — К.П.), в составе носителей которого могли быть потомки создателей афанасьевской археологической культуры, с которой могут быть связаны ранние этапы этнической истории языковых предков тохаров»{423}.
Кроме того, акад. Т. В. Гамкрелидзе и акад. В. В. Иванов связывают продвижение коневодческой культуры на восток, т. е. на Алтай, в иньский Китай и т. д., именно с тохарами. В первой части книги была приведена некоторая лингвистическая информация на этот счет. Повторим ее. Как известно, название лошади, восходящее к одному корню, распространено во многих языках Евразии — morin (монгольский), murin (маньчжурский), mal (корейский); в тибето-китайских языках — китайское слово ma, древнебирманское mran, древне-тибетское rman; в кельтских языках — marc (древне-ирландский), march (валлийский), μαρχαν (галльский); из кельтского данная форма была заимствована в германские языки: marr/merr, конь/кобыла (древнеисландский), marah/mariha, конь/ кобыла (древневерхненемецкий), mearh/miere, конь/кобыла (древнеанглийский) и, наконец, в русском языке — мерин.
Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванов указывают, что «вместе с «лошадью» в районы Центральной и Восточной Азии был занесен и весь комплекс ритуально-мифологических представлений о «лошади» Так, в алтайских традициях обнаружены сходное с индоевропейским жервоприношение коня, связанное с культом бога Неба, и связь коня с Мировым деревом, аналогичная древнеиндоевропейским представлениям. Именно в иньскую эпоху Китая (середина II тыс. до н. э.) здесь обнаруживается роль лошади как главного культового животного, которое приносится в жертву при погребении правителя{424}.
По мнению Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванова тохарские диалекты (их два, арси и кучан) оказались, очевидно, первой и самой раней миграционной волной в восточном направлении от ареала прародины индоевропейцев, которая предшествовала индо-иранским миграциям. Отсюда выводятся индоевропейские заимствования в китайском типа др. — кит. miet «мед», ср. тох. В mit < *miat «мед»; кит. k'uan, др. — кит. k'iwen «собака», ср. тох. В ku, вин. п. kwem «собака»; кит. chu «свинья», ср. тох. В suwo «свинья», swanana «свиной»{425} и др.
Кроме того, в конце 20-х годов прошлого века, в районе Аньяна, который расположен в средней части бассейна реки Хуанхэ, на территории современной провинции Хэнань, археологами были открыты городище и могильники эпохи бронзы. Расшифровка надписей на гадательных костях позволила отождествить обнаруженное городище (район дер. Сяотунь) с хорошо известным по древним письменным памятникам государством Шан-Инь (1764–1022 гг. до н. э). При раскопках свыше десятка царских гробниц были обнаружены боевые колесницы с тонкими и прочными колесами со множеством спиц, а также запряженные в эти колесницы боевые лошади. «До сего времени на территории Китая люди не знали ни колесниц, ни повозок. Не было в неолитическом Китае и одомашненной лошади. Обнаруженные колесницы, по своему типу, имеют аналогии в хетто-митаннийских и вообще индоевропейских»{426}.
Проникновение в Китай иньского периода данного типа колесниц осуществилось, по мнению археолога П. М. Кожина, благодаря контактам с мощными центральноазиатскими военизированными группировками. Данные группировки очевидно находились на достаточно высоком уровне социально-экономического и государственного развития и принесли в Центральную Азию новый способ военной организации{427}.
Ю. С. Худяков также увязывает появление колесниц в Китае с деятельностью центральноазиатских военизированных групп. Он, в частности, предлагает выделить в единый культурный комплекс херексуры{428}, т. е. каменные курганы с оградой, оленные камни{429}, петроглифы с изображением колесниц и бронзовое оружие. По его мнению, данный комплекс может быть соотнесен с европеоидным кочевым населением, обитавшим в Центральной Азии на рубеже II и I тыс. до н. э., а «распространение херексуров, оленных камней и бронзового оружия на обширной территории степной Азии стало возможным в результате военного превосходства носителей данного культурного комплекса над своими соседями… Захватив обширные пространства степей Центральной Азии, носители культуры херексуров и оленных камней оказали определенное влияние на племена северной периферии, распространив комплекс предметов вооружения «карасукского» облика (выделено мной. — К.П.), вступили в контакты с земледельческим населением Восточной Азии»{430}.
Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванов полагают, что представители данных центральноазиатских группировок являлись индоевропейцами, которые вторглись в восточную часть Центральной Азии из древней Передней Азии{431}. Между тем некоторые обстоятельства позволяют предположить, что это могли быть и восточноевропейские тохары, прибывшие на территорию Западной Сибири на начальном этапе организации ЕАМП.
3. ПОСКРЕБИ ТОХАРИНА…
Поскольку речь зашла о тохарах, без участия которых в древние времена, похоже, не обходилось ни одно сколько-нибудь значимое мероприятие, следует кое-что рассказать об этом народе. Тохарами назывался народ, носитель индоевропейских тохарских языков. Первоначально (III–I тыс. до н. э.) они проживали в Восточной (скорее в Северо-Восточной) Европе, не позднее середины I тыс. н. э. — в Центральной Азии. Вряд ли миграция тохаров являлась единомоментной, очевидно следует предполагать наличие целой серии разновременных миграций по расходящимся направлениям. Кроме того, тохарами называется народ, обитавший во II в. до н. э. — I-м тыс. н. э. в Средней Азии. Ему принадлежит государство Тохаристан{432}.