Правь же девяносто девять лет

Боровых Михаил

– А кто бы это мог быть, мой повелитель?

– Быть может, ты поймал в степи первого, попавшегося гирканского сосунка и теперь привез мне его голову, чтобы получить награду?
– спросил Каррас, и как всегда непонятно было, говорит он всерьез, или шутит.

– Я не ищу награды, мой повелитель. Полководец Кайран приказал мне сделать это.

– Ах, Кайран.
– хохотнул Каррас.
– Кайран всегда доводит дело до конца. Он даже вот этих!
– Каррас указал обглоданной костью на двух оборванцев, которые, скованные одной цепью, сидели

в нескольких шагах от его стола.
– Вот этих предлагал мне убить!!! Но я сказал нет, иначе кто будет вылизывать мои миски от жира?!

При последних словах в голосе его зазвучала такая лютая ненависть, что Брайден, который, казалось, утратил всякую способность чувствовать, невольно похолодел.

– Кто будет вылизывать миски?!
– задушенным от гнева голосом просипел Каррас, и швырнул в оборванцев кость, попав одному из них в лицо.

Когда он повернулся к Брайдену, гнева как будто не бывало.

– Ты можешь поклясться, что это сын Булата?

– Клянусь Кромом.
– ответил Брайден.

– О!
– Каррас вновь засмеялся.
– Слова истинного киммерийца! Люблю киммерийцев, потому что они люди чести. Я и сам киммериец.
– зачем-то сказал он и снова посмотрел в лицо Брайдену.

Правда, в его скуластом лице и коренастой фигуре трудно было найти что-то киммерийское, выглядел он как гирканец с далекого Востока.

– Да, повелитель.
– коротко поклонился Брайден.

– Голову отдай стражам. И садись, отведай сайги, которую я застрелил сегодня ночью.

Мясо сайги было вкусным, а черный кумыс - крепким.

Что пережил он в тот день, какие мысли кружились в его голове, Брайден никогда не говорил никому. Ни Эхину, ни Иргали. Точнее не Иргали, а Тэвишу.

Когда Брайден вернулся из лагеря Карраса, он был сильно пьян, но ничего не говорил.

Проснувшись утром он велел начать похоронный обряд по обычаю западных гирканцев. Они положили тела Булата и Тэвиша в неглубокую могилу, придав им позу зародыша. С ними поставили миски с молоком.

С Булатом положили его саблю, а с Тэвишем его лук. Он был так мал, что не получил еще даже детского ножа. И все же он умер как воин, как настоящий мужчина.

Брайден зарезал коня, на котором приехал Булат, и часть мяса сожгли, а часть съели во время краткого и молчаливого поминального пира.

Молчаливый Иргали помогал во всех делах. Он больше не говорил, что станет ханом и выглядел испуганным.

Ночью Эхин разбудил Иргали и уволок подальше от стоянки. Он поставил мальчика на колени и хотел зарезать его так же, как отец убил Тэвиша.

Если бы Иргали принялся плакать, звать на помощь или сопротивляться, то Эхин убил бы его безо всяких сомнений. Но тот сам опустился на колени, обнажая шею, готовясь принять ту же смерть, какую за него принял брат Эхина.

И рука Эхина дрогнула. Вместо того, чтобы перерезать горло Иргали, он разрезал себе ладонь и предложил сыну Булата стать братом по крови.

Иргали тоже порезал ладонь, они пожали друг другу руки, обнялись и назвали друг друга братьями.

Потом Эхин поведал о своей клятве.

Иргали повторил ее.

Но с того дня Эхин даже наедине кровного брата стал называть именем убитого Тэвиша.

Для всего мира Иргали, сын Булата, умер, а Тэвиш, сын Брайдена, жил.

Лето Иргали прожил в семье Брайдена.

Но уже осенью жестокий рок повторно осиротил его.

А заодно осиротил и самого Эхина.

Скитания Эхина.

Брайден тогда перекочевывал на зимние пастбища. Было уже холодно, но снег еще не покрывал землю. Все время лили ледяные дожди. Из-за сырости и пронизывающего ветра заболел даже крепкий Эхин. Потому он лежал в повозке, закутанный в шкуры, и стучал зубами, охваченный ознобом.

Когда мужчины перегоняли стадо овец через обмелевшую реку, вдруг раздался грозный гул приближающегося вала воды. Ночью в горах прошли особенно сильные дожди, и сейчас поток катился вниз по течению.

Все закричали, заторопились, размахивали палками.

Но было уже поздно.

Стена дышащей смертельным холодом воды с ревом вырвалась из-за поворота и в один миг подхватила овец, лошадей, конных погонщиков, и даже повозки, которые только ступили на прибрежные камни.

Ослабленный, почти бесчувственный от лихорадки, Эхин не сразу понял, почему мерное покачивание сменилось вдруг бешеной тряской, а потом повозка его перевернулась, и он угодил в ледяную воду.

Эхин вскричал от ужаса, и вдруг охватившего его тело мертвенного холода. Вода была столь холодной, что обжигала. Он скорее барахтался, чем греб. Сопротивляться тащившей его силе было невозможно. Но все же он боролся за жизнь изо всех сил и сумел выбраться на берег. Потом волна выбросила на камни тело неизвестного отрока, который выглядел совершенно так, будто спокойно спал, только затылок его был размозжен. Много людей погибло в ту ночь.

Без сомнений, слабый и больной, Эхин замерз бы, но на южном берегу его подобрали киммерийцы, которые переправились днем раньше. Измученного Эхина уложили поближе к костру, завернули в шкуры и напоили горячей похлебкой.

Несколько дней он был между жизнью и смертью. Его непрерывно терзали кошмары. Тэвиш раз за разом умирал на его глазах, и он ничего не мог с этим сделать. Кипели реки и озера крови, горели костры, кости громоздились к черным небесам. Иногда ему казалось, что он видит самого Эрлэга. Иногда он и просто проваливался в непроглядную тьму.

Когда он пришел в себя, то человек по имени Нис рассказал ему, что его люди нашли тела нескольких мужчин, женщин и детей, и бесчисленное множество овечьих туш, но никого живого.

И Эхин уже не заплакал.

Слез у него не осталось после того лета, что он провел на горных пастбищах вместе со своим отцом и новым братом.

Почти каждую ночь он плакал по Тэвишу, а, просыпаясь, шел трудиться или развлекаться вместе с Иргали.

Потому услышав от Ниса, что отныне он сирота, Эхин не заплакал.