Правда и кривда
Шрифт:
— Вот и ваши хоромы, привыкайте. Топчанчик сам смастерил, как раз по вашему росту.
— Спасибо.
— Если не имеете перин — еще внесу вам какую-то охапку сена. Оно у нас как чай.
— Внесите.
— О, теперь я вижу, что вы крестьянский ребенок. А сейчас пошли ужинать ко мне. Хоть вы и не панночка, а попьете молока аж от графской коровы, — и его кудрявящаяся борода снова налилась смехом.
Со школьного двора, обойдя чью-то пустошь, они вышли в небольшой сад. Здесь на бездонках [15] стояли дуплянки, накрытые большими
15
Бездонки — подставки для дуплянок.
— Это мое самое большое добро, — Зиновий Петрович рукой показал на ульи, гудевшие как крохотные ветряные мельницы.
— Бортничаете?
— Люблю пчелу и детей, что-то в них есть одинаковое.
В нарядной хате, тоже пропахшей подсолнечником, яблоками и вощиной, их приветливо встретила тетка Христя, хваткая молодица, с такой доверчивостью на округлом курносом лице и двумя беззаботными ямками, что от всего этого сразу делалось приветливо на душе.
— Дитятко, и вы уже учительница? — всплеснула руками тетка Христя. — И как же вы, такие хрупкие, наших махометов будете учить? А сколько вам лет?
— Семнадцать.
— Уже и семнадцать! Значит, вы или хлеба не употребляете, или наукой крепко нагружены?
— Не тарахти, прялка, — перебил ее муж. — Лучше поворожи возле печи и стола, потому что человек с дороги — целый день на спеце и на сухой еде.
Тетка Христя метнулась к печи и застыла с поднятым ухватом: с улицы, пробиваясь сквозь листья подсолнечников, славно, под сухой перестук копыт, полилась песня о тех тучах громовых, за которыми солнышко не всходит, о тех врагах, из-за которых милый не ходит.
— Как хорошо поют у вас, — припала к старосветскому, вверх поднятому окошку на четыре оконных стекла.
— Это Марко Бессмертный и Устин Трымайвода выводят, — с гордостью объяснил Зиновий Петрович.
— И фамилии непривычные у вас.
— Запорожские. Там человеку давали такую фамилию, какую он сам заработал. Светил пупом — называли Голопупенко, думал головой — становился Головань или Ум, а думал чем-то другим — и то место беспокоили, — веками погасил довольную улыбку, а она выпорхнула на уголки губ.
— Ты уж наговоришь, бессовестный, всякого такого. Хоть бы учительницы постеснялся на капельку, — рассердилась тетка Христя, а ямки возле ее курносого носа и сейчас весело щурились и разглаживались. — Тебя в том Запорожье непременно назвали бы Языкань или Брехун.
— Запряла свою нить, — махнул рукой на жену. — Таки хорошо поют наши ребята?
— Очень славно, как серебро сеют. А кто же они — Бессмертный и Трымайвода?
— Марко, считайте, — высшая власть, председатель сельсовета, а Устин — председатель комбеда. Такие парни, хоть напоказ, хоть под венец с красавицами веди, — похвалил ребят сторож.
— Все за бандитами гоняются, а бандиты за ними, — запечалилась тетка Христя.
— У вас еще водятся банды?
— Не перевелись и по сей день. Мы недалеко от границы живем. Засылают враги всякую нечисть, чтобы своя не вывелась. У нас здесь орудовали и Гальчевский, и Шепель, и Палий. Сами за границу, как крысы, убежали, а корешки остались по разным закуткам.
Заскрипели, широко отворились новые ворота. Два всадника легко соскочили с коней, привязали их к загородке и, пригибаясь под ветками вишняков, пошли к хате. Вот и встали они на пороге с карабинами за плечами, одинаковые ростом, но один из них темнолицый, похожий на вечер, а второй с золотыми волосами — на ясное утро.
— Добрый вечер добрым людям на весь вечер! — пропели оба и засмеялись.
— Добрый вечер, Марко, добрый вечер, Устин. А я думаю, кого мне бог на ужин несет, аж оно — начальство. На банде были? — затарахтела тетка Христя.
— На банде. А это чья дивчина прибилась к вам с продолговатыми глазами? — спросил чернявый.
— Это, Марко, новая учительница. Такая молоденькая, а уже всю науку прошла!
— И прошла всю науку? — весело посмотрел. — Мне меньше удалось пройти. — Ровно подошел к столу. — Может, познакомимся?
— Степанида Ивановна, — стесняясь, неумело протянула руку чернявому. Он слегка, как перо, взвесил ее в своей, а пожать побоялся.
— Марко Трофимович, а моего побратима зовут Устином Васильевичем, первый коммунист и лучший парень на все окружающие села — красавчик, и все.
— Да что ты наговариваешь, — смутился Устин, который и в самом деле был хорош, словно сошел с какой-то картины. — Вот учительница сразу и подумает, какие здесь хвастливые люди проживают. Вы не очень слушайте Марка. — Устин тоже подошел знакомиться, а она спросила у Бессмертного:
— На кого же вы учились?
— Тоже на учителя! Чуть ли не перебил ваш хлеб, — белозубо засмеялся Марко. — Только учился я немного иначе, чем вы.
— А как же?
Марко, заглядывая ей в глаза, присел на краешек лавы.
— На прежние годы я чуть ли не ученым стал: закончил аж церковноприходскую, — в скошенных уголках глаз пробилось лукавство. — После нее подался в другую науку: ходить за чужими волами и плугами. А в восемнадцатом, подростком, прямо с батрачества на чужом коне попал в партизанский отряд. Там всякого было: часом с квасом, иногда с водой, временами с победой, часом с бедой. Когда прогнали Петлюру за Збруч, командир нашего отряда, на мое счастье, стал секретарем губкома. Вызвал как-то меня к себе, спросил, не голодный ли я, и, как в отряде, приказывает:
— Поедешь, Марко, учиться! Хватит тебе саблей орудовать — пора стать студентом! Я засмеялся:
— Вот нашли скубента [16] , что и деление забыл.
Командир строго посмотрел на меня:
— Деление ты не забыл: саблей делил и отделял правду от кривды. А теперь наукой защищай правду. Баклуши бить я тебе не дам. Завтра же являйся в техникум! Задача ясна?
— Ясна!
— Повтори!.. Вот и хорошо. А в ремешке загодя пробей новые дырочки, чтобы подтягивать живот. Наука не любит пузатых, и хлеба на нее даем в обрез. И будь здоров! Если припечет, заглядывай ко мне.
16
Искаженное «студента».