Правда и вымысел о второй мировой войне
Шрифт:
Как оценивают эту помощь английские историки и мемуаристы? Большинство этот вопрос вообще замалчивают. Так, Монтгомери в обобщенном издании своих мемуаров не говорит ни слова о наступлении советских войск и его влиянии на события в Арденнах. Дж. Фуллер, сожалеющий о том, что немецкое контрнаступление привело к потере шести недель, "весьма важных в политическом отношении", не только не упоминает о советской помощи, но и старается создать впечатление, будто угроза в Арденнах была ликвидирована уже к концу декабря 1944 года. Следует этому рецепту и Дж. Эрман. Ч. Уилмот и У. Макнейл делают вид, что им вообще ничего неизвестно о переписке между Ф. Рузвельтом, У. Черчиллем и И. В. Сталиным и о последующем грандиозном наступлении Советской Армии. Вряд ли эту позицию можно объяснить отсутствием информации. Во всяком случае, ссылаться на это, после того как У. Черчилль в последнем томе "Второй мировой войны" опубликовал свое послание И. В. Сталину от 6 января 1945 г. и полученный на следующий день ответ, стало невозможно [13].
Развивая "традицию", начало которой было положено критикой Ф. Рузвельта и продолжено раздраженными замечаниями в адрес Д. Эйзенхауэра, некоторые английские авторы подвергают нападкам решения, одобренные Объединенным комитетом начальников штабов 30 января - 2 февраля 1945 г., во время конференции на Мальте. Причина этого ясна - новое политическое поражение англичан и новая победа американской стратегии.
Чего добивались на новой конференции У. Черчилль и А. Брук? Дж. Эрман не скрывает этого: принятия слегка исправленного проекта премьер-министра Англии о наступлении из Северной Италии к Вене и нового варианта плана Монтгомери, плана концентрации всех сил западного фронта для наступления в "сердце Германии" через Рур. Б. Гарднер разъясняет, что новый "вариант" плана Монтгомери основывался на стремлении достичь Берлина, "если и не раньше русских, то во всяком случае одновременно с ними". И снова огонь критики направляется на Эйзенхауэра. Он, утверждает Гарднер, "не был заинтересован" в политических выгодах, ограничивая свою задачу разгромом немцев. Еще более резок Дж. Фуллер. В январе 1945 года, пишет он с раздражением, следовало "спасти то, что еще могло остаться от Центральной Европы. Эта возможность заключалась в оккупации Берлина американцами и англичанами раньше своего восточного союзника". Кто же помешал этому? "Эйзенхауэр и его хозяева" [14], - отвечает Фуллер.
Но так ли виноват Эйзенхауэр, как это утверждает Дж. Фуллер? Неужели он полностью игнорировал политические цели войны? Конечно, нет. Это, впрочем, вынужден признать и Дж. Эрман, который отмечает, что действия Эйзенхауэра не так уже резко отличались от английского плана. "Ведь, как выяснилось позднее,- пишет он,- планы Эйзенхауэра отнюдь не находились в вопиющем противоречии с целями англичан, и про них никак нельзя сказать, чтобы они были неразумными. Но к концу января 1945 года намерения главнокомандующего стали неправильно пониматься англичанами, что, разумеется, всякий раз вызывало негодование американцев". Эйзенхауэр, признает Эрман, отнюдь не отрицал значение политических целей войны [15].
Дело, очевидно, заключалось не в преимуществах того или иного плана и не в отказе Д. Эйзенхауэра учитывать политическую сторону вопроса, а в той борьбе за руководство военными операциями на заключительном этапе войны в Европе, которая развернулась между Англией и США и закончилась в пользу американцев. И недаром Черчилль впоследствии сожалел, что в Вашингтоне "отсутствовало должное политическое руководство в момент, когда оно было нужнее всего". Что касается его самого, то он мог лишь "предостерегать и убеждать". Замыслы Черчилля снова провалились. Этим во многом объясняется резкая критика английскими историками Эйзенхауэра, в частности за телеграмму, направленную им 28 марта 1945 г. И. В. Сталину. Обращение главнокомандующего войсками США и Англии к главнокомандующему Советской Армией расценивается ими не только как нарушение принципов англо-американского сотрудничества, но и как разглашение военных секретов, якобы облегчившее советское наступление на Берлин. Довольно много места уделяют этому У. Черчилль и Дж. Эрман. При этом последний не скрывает, что Черчилля в те ве-сенние дни 1945 года больше всего беспокоила "перспектива сдачи Берлина русским" и "потенциальные последствия продвижения Красной Армии в глубь Европы" [16].
В последнем томе "Второй мировой войны", мемуарах Монтгомери и Исмея ставится вопрос: стоило ли Англии и США в последние недели военных действий против Германии прибегать к силе, чтобы остановить продвижение Советской Армии на Запад, поскольку оно опрокидывало последние надежды английской и американской реакции на захват "ключевых позиций" в Европе? У. Черчилль рассказывает о целой программе из восьми пунктов по вопросам "стратегии и политики", которую он намеревался провести в жизнь в марте-апреле 1945 года. Вот она: 1) СССР стал "смертельной опасностью для свободного мира"; 2) необходимо немедленно создать "новый фронт" против дальнейшего продвижения советских войск; 3) продвинуть его "как можно дальше на восток"; 4) Берлин - "первая и главная цель англо-американских армий"; 5) "освобождение Чехословакии и вступление американских войск в Прагу имеет чрезвычайное значение"; 6) Вена и Австрия "должны контролироваться западными державами" по крайней мере наравне с СССР; 7) "агрессивные претензии" маршала Тито к Италии "должны быть отвергнуты"; 8) "самое главное"– "решение всех важнейших вопросов в Европе между Западом и Востоком должно быть достигнуто до того, как армии демократий будут сокращены и западные союзники оставят какую-либо часть германских территорий, которые они займут" [17].
В первых числах апреля, как указывает Черчилль, он сделал попытку добиться поддержки этого раннего варианта "холодной войны" Рузвельтом. Одновременно британский премьер оказал давление на главнокомандующего войсками союзников в Европе, чтобы заставить его переключить все внимание на захват Берлина. Однако Рузвельт поддержал Маршалла и Эйзенхауэра, отказавшихся пересматривать оперативные планы [18].
Вопрос о том, кто был прав - Лондон или Вашингтон,- до сих пор обсуждается английской буржуазной историографией, в том числе бывшими военными руководителями Англии. "Монтгомери мог почти наверняка выиграть состязание за Берлин, если бы Эйзенхауэр и Маршалл приняли предложение Черчилля...",- утверждает Э. Холт. "Все же даже в апреле западные держа-вы могли вступить в Берлин до русских, если бы они захотели это сделать...", - пишет военный историк Б. Кольер. Менее категоричен фельдмаршал Александер, вынужденный признать, что именно советские войска "подготовили и осуществили великую капитуляцию в Берлине, завоеванном городе - символе поверженной Германии". Серьезные сомнения высказывают генерал-майор Де Гуинганд, в то время начальник штаба у Монтгомери. "То, что союзная оккупация Берлина до русских могла изменить послевоенную историю, является спорным,- пишет он,- ибо необходимо помнить, что политики приняли в Ялте определенные решения о Берлине и разделе Германии (на зоны оккупации.- Г. Р.), и трудно сказать, как их можно было игнорировать в конце войны" [19].
Насколько справедливы упреки, которые многие авторы продолжают направлять в адрес Эйзенхауэра? Прежде всего следует сказать, что Эйзенхауэр действовал на основе плана, разработанного в марте 1945 года и утвержденного как США, так и Англией. Вот, что писал о6 этом плане Эйзенхауэр 7 апреля Дж. Маршаллу: "...Я считаю, что с военной точки зрения будет неправильно на данной стадии развития операций делать Берлин главным объектом наступления, особенно ввиду того, что он находится в 35 милях от рубежа расположения русских. Я первый согласен с тем, что война ведется в интересах достижения политических целей, и, если объединенный штаб решит, что усилия союзников по захвату Берлина перевешивают на этом театре чисто военные соображения, я с радостью исправлю свои планы и свое мышление так, чтобы осуществить такую операцию" [20]. Как видим, сказано достаточно ясно.
Однако, признает Дж. Эрман, "никто не настаивал", чтобы Эйзенхауэр менял план действий. Верховный главнокомандующий получил полную поддержку комитета начальников штабов США во главе с Маршаллом. "Русские находятся так близко к столице (Берлину.- Г. Р.), что рассматривать на данной стадии Берлин в качестве главной цели - это значит демонстрировать военную безграмотность" [21],- отвечал он Эйзенхауэру в тот же день, 7 апреля 1945 г.
Сама обстановка, сложившаяся в конце марта 1945 года, толкала Эйзенхауэра после разгрома немецкой группировки войск в Руре направить главный удар на Дрезден и Линц, в южную часть Германии, кстати, включенную в американскую оккупационную зону. Что касается столицы Германии, то, как писал он впоследствии, в конце марта американские войска "находились в 300 милях от Берлина, имея водную преграду Эльбу в 200 милях от фронта", в то время как советские войска "укрепились на Одере, имея плацдарм на западном фланге лишь в 30 милях от Берлина". Как подчеркивает Эйзенхауэр, попытка взять Берлин в этих условиях могла привести либо к тому, что он будет окружен русскими еще до подхода англо-американских сил, либо к бездействию остальных группировок, что было бы глупостью. Ведь тогда был бы "потерян" не только Берлин, но также Южная Германия. С этими соображениями, отмечает Эрман, Черчилль был вынужден согласиться [22].
Никак нельзя сказать, что Эйзенхауэр упускал из виду продвижение в Северной Германии и Дании. 29 марта в ответ на соответствующее предложение Черчилля он писал, что, как только будет достигнут успех на главном направлении, Монтгомери с 21-й группой армий перейдет в наступление, "форсирует Эльбу и дойдет по меньшей мере до Любека". Когда Советская Армия начала наступление на Берлин, стало еще более ясно, что германская столица была нереальной целью. 14 апреля Эйзенхауэр писал Объединенному комитету начальников штабов: "Учитывая крайнюю необходимость срочно открыть наступательные действия на севере и на юге, следует отвести наступлению на Берлин второе место и ожидать дальнейшего развития событий". Нельзя забывать и о другом: политических решениях, принятых в Ялте. В соответствии с ними Берлин входил в советскую оккупационную зону Германии. На это обращает внимание Де Гуинганд. Ссылается на них и командующий 12-й группой армий, действовавшей в апреле 1945 года на центральном участке, американский генерал О. Брэдли. "Не будь зоны оккупации уже определены,- пишет он,- я еще мог бы согласиться с тем, что это наступление (на Берлин.- Г. Р.) с точки зрения политики стоит свеч. Но я не видел оправдания нашим потерям в боях за город, который мы все равно должны будем передать русским" [23].
Таким образом, к началу апреля 1945 года у Англии и США не было никаких оснований считать, что англо-американские войска могут занять Берлин раньше Советской Армии. Такая возможность не возникла и в дальнейшем, как потому, что СССР 16 апреля приступил к операции по окружению и овладению Берлином, так и потому, что главной целью США и Англии были юг и север Германии. Генерал Эйзенхауэр отнюдь не игнорировал политические цели войны. Его действия, основываясь на реальных возможностях, отражали, в первую очередь, интересы американского империализма, а следовательно, позицию тех, кто продолжает упрекать Эйзенхауэра в том, что он чуть ли не намеренно допустил захват Берлина Советской Армией.