Правда о Бэби Донж
Шрифт:
— Почем я знаю?…
Жанна поднялась. Она словно встряхнулась после ночной сырости, пропитывавшей их какой-то таинственной тревогой.
— К чему вечно ломать себе голову? Мы делаем, что можем; так делали наши родители, так будут делать наши дети. Хватит! Поднимайся! Я думаю, мне лучше уложить тебя в постель.
— Беби была очень несчастна, — не двигаясь с места, прошептал Франсуа.
— Ничего не поделаешь. Каждый сам кузнец своего счастья и несчастья.
— А может быть, не сам — другие.
— Что ты имеешь
— Нет.
— В чем же дело? Разве я расспрашиваю Феликса, когда он возвращается из деловых поездок, как он себя вел? Я не хочу этого знать. Однажды я ему сказала: «Раз я ничего не вижу и это происходит не у меня в доме, раз…»
— Лжешь.
— Нет, не лгу!
Жанна почти выкрикнула последние слова и топнула ногой.
— Ты же сама знаешь, что лжешь.
— Ну и что? Что было бы, если б… Скажи, Франсуа, вот вы с Беби всю жизнь были такими, целыми часами копались в себе и ломали голову, что будет, если… А если бы в самом деле…
— В самом деле, нет.
— Почему — в самом деле?
— Потому что Беби всегда жила одна.
— Разве не каждый живет в одиночестве?… Ну хватит, а то снова упадешь в обморок.
Она властно закрыла окно, включила электричество. При свете они старались не смотреть друг на друга.
— Пилюлю перед сном не примешь? И горячего отвару не выпьешь? Ладно. Горничные уже ушли спать.
Жанна ходила по комнате, стараясь принять свой обычный добродушный вид.
— Вставай, Франсуа. Завтра…
Что завтра?…
Почему он ощетинился, когда Беби чуть ли не униженно, во всяком случае, робко, едва войдя в дом на набережной Кожевников, промолвила перед портретом усатого Донжа:
— Жаль, что я не знала твоего отца.
Это были не пустые слова. Беби никогда не произносила ничего не значащих фраз в отличие от сестры, у которой всегда был такой вид, словно она вот-вот расхохочется. Беби сказала их вовсе не из вежливости. Она сознавала, что приехала издалека, привезла с собой, в себе, нечто от отца, по-нищенски искавшего пособниц в собственных дочерях, от матери с ее блистательной безответственностью, от Перы, истомленной негой и празднествами.
Целых восемнадцать лет она одиноко напрягала свой слабенький детский ум. И, оставаясь все такой же одинокой, пыталась стереть из памяти мерзкое воспоминание о гречанке и полицейском, бесстыдно предававшихся грязным ласкам на столе в бельевой.
Вот почему она поощрила его в Руайане. Сразу поняла роль маленькой танцовщицы Бетти (или Дези) И сказала ему про это.
Нет, она стремилась не просто к браку, как он возомнил в своем тщеславии. Пример такого брака стоял у нее перед глазами. И не к физической близости, воспоминание о которой до сих пор заставляло ее бледнеть.
Напряженная, застывшая от страха, она вошла
— Жаль, что я не знала твоего отца…
Может быть, тогда им было бы легче понять друг друга.
Она спустилась в кабинет, любовно оглядела место, где ежедневно сидел Франсуа, и квадратный кусок набережной, всегда бывший у него перед глазами.
— Ты не хочешь, чтобы?…
А он ничего не понял! Как же, ведь место его жены в квартире наверху! Пусть переделывает дом, как ей хочется, пусть выполняет обязанности хозяйки, принимает поставщиков, маляров, обойщиков, краснодеревцев. Пусть отдает распоряжения кухарке, завязывает знакомства в городе.
Он внушал ей:
— Когда у тебя появятся приятельницы — а это произойдет скоро, — ты перестанешь скучать.
— Я не скучаю.
Жанна с материнской заботливостью зажгла лампу у изголовья, убедилась, что графин полон воды, кровать постлана.
— Ты обещаешь сразу лечь? Могу я оставить тебя одного?
Ему хотелось расцеловать ее в обе щеки. Десять лет он считал ее недалекой толстушкой. Так вот почему она столько лет подвизается в благотворительных обществах, где ее считают вздорной бабенкой!
— Постарайся поменьше думать — так оно лучше. Спокойной ночи, Франсуа.
Жанна направилась в комнату Жака убедиться, что он спит и не раскрылся во сне. Потом зашла к своим детям, и вскоре Франсуа услышал, как она раздевается у себя в спальне и грузно укладывается в постель, где перед сном выкурит последнюю папиросу.
Нужно ли возвращаться к эпизоду с мадам Фламан? При этой мысли Франсуа бросило в жар. Это казалось ему невозможным, чудовищным. От таких вещей можно прийти в отчаяние! Подумать только, что бывали минуты, когда его поступки определялись чисто физической потребностью…
Или к Канну, когда он неловко и смущенно греб под насмешливыми взглядами матросов с яхт?
А ведь это было так естественно: усталость после ночи в поезде, официальной брачной церемонии и традиционного банкета, законное желание овладеть наконец собственной женой, застарелый груз традиций…
Разумно ли было со стороны Беби настаивать на этой прогулке в лодке? А ее тогдашняя чересчур романтичная поза?
Но если этого оказалось достаточно…
Франсуа не спал. Ворочался с боку на бок и думал, что Жанна наверняка прислушивается к каждому шороху у него в комнате, опасаясь нового обморока. Но обморок под вечер случился с ним от бешенства, от того, что…
Теперь он больше не бесился. Пытался во всем разобраться, глубоко, аналитически, так сказать. Он всегда ненавидел всякую неясность, половинчатые решения. Его всегда считали здравомыслящим человеком.