Правда о Бэби Донж
Шрифт:
Для Франсуа остались только полумрак и Беби в шляпке с темной вуалеткой, закрывавшей верхнюю часть лица.
— Ты был здесь? — спросила она и сразу добавила: — Где Жак?
— Дома. Я надеялся…
У него перехватило дыхание, слова застревали в горле, как большие шероховатые персиковые косточки.
Он протянул руки к белым рукам жены, выступавшим из темных рукавов костюма.
— Прости, Беби… Я…
— И ты здесь, Жанна?
Сестры бросились друг другу в объятия, и рыдающая
— Не надо плакать… Скажите Марте… Впрочем, она, наверно, придет ко мне завтра. Я узнавала: я пробуду здесь до отправки в Агно [10] самое меньшее неделю.
Франсуа слушал. Перед ним возник кадр из фильма, на котором он был с… Почему так случилось, что он смотрел его с Ольгой? Женщины в серой форме, в деревянных сабо шли колонной и молча, как призраки, занимали свои места за столами в мастерских. Они были коротко острижены, и стоило какой-нибудь приподнять голову, как надзирательница…
10
Городок в департаменте Нижний Рейн (Эльзас), где находится женская тюрьма.
Что ему было до того, что рядом мэтр Бонифас и два жандарма? Ложного стыда больше не существовало.
— Я прошу у тебя прощения. Мне кажется, я понял… Я надеялся…
Он угадывал выражение ее глаз под вуалеткой. Оно было серьезное и спокойное. Но она покачала головой. Это была уже другая женщина, не такая, как все. Она казалась ему недоступной, словно дева первым христианам.
— Это ни к чему не привело бы, Франсуа. Слишком поздно, понимаешь? Все поломано. Я сама не представляла — до какой степени. Когда ты пил кофе, я смотрела на тебя. И смотрела только с любопытством: ты уже не существовал для меня. А когда ты вскочил, схватившись за сердце, и бросился к дому, я подумала только: «Скорей бы все кончилось!»
«Поломано…»
— Может быть, я не должна была тебе это говорить, но так лучше. Я и мэтру Бонифасу объясняла. Мне кажется, я слишком долго ждала. Слишком долго надеялась. Единственное, о чем я прошу, оставь Марту при Жаке. Она к нему привыкла. Знает, что надо делать… Благодарю, мэтр Бонифас. Вы сделали все, что могли. Знаю: следуй я вашим советам с самого начала… Но я не хотела, чтобы меня оправдали… Что это?
Она вздрогнула: вспыхнул магний. Какому-то фотографу удалось проскользнуть в комнату.
— Прощай, Жанна. Прощай, Франсуа.
Беби была готова идти под конвоем двух жандармов к тюремному фургону, ожидавшему во дворе.
— Тебе лучше подать на развод и строить жизнь заново. Нет, не потому, что мы оба испортили прежнюю. Но в тебе столько жизненной
Это были последние ее слова, которые он услышал.
«Столько жизненной силы!»
И она произнесла их с завистью, с сожалением.
Стук двери. Удаляющиеся шаги.
— Пойдем.
Теперь сдала Жанна. В исступлении она бросилась на грудь Франсуа.
— Это невозможно! Нет, это невозможно! Беби! Наша Беби! Франсуа, не давай ее увезти.
Франсуа машинально поглаживал свояченицу по спине. Мэтр Бонифас, покашливая, отошел в сторону.
— Франсуа! Беби в Агно! Почему ты молчишь? Почему ты позволяешь им это, Франсуа? Нет, нет, не хочу!
Жанна отбивалась, и ему пришлось силой тащить ее к выходу, где они столкнулись с потерявшим голову Феликсом.
— Мой бедный Франсуа!
Нет! Никакого бедного Франсуа нет. Бедного Франсуа просто не существует. Есть только… Что именно? Нет, это невозможно объяснить ни Феликсу, ни Жанне.
Теперь его черед. Она уже проходит там, наверху, по лунному плато. Он машет рукой, зовет ее.
— Слишком поздно, мой бедный Франсуа.
Все! Ее утащило, затянуло между зубчатыми колесами. Ему остается одно — ждать в одиночестве, когда она пройдет вторично, если это когда-нибудь будет. Ему остается лишь прислушиваться к шорохам, шагам, сухому стуку падающих аэролитов. И к шуму автомобилей, которые…
— Сядь к нему в машину и веди сам.
Голос Жанны. Тротуар. Дождь. Витрина маленького кафе, где играют в русский бильярд.
Будто он не способен вести автомобиль! Но зачем их огорчать?
— Не надо было привозить Жака. Теперь придется…
— Я хочу ночевать в Каштановой роще.
— Уже восемь.
— Ну и что? Мы поедем с Жаком и Мартой. Буду ехать медленно. Приручу сына, а потом…
— Это уже не тот человек с тех пор, как Беби…
Люди не знали: они никогда ничего не понимают. А если бы понимали, жизнь, вероятно, была бы невозможна.
— Переговорите лучше с Феликсом. Теперь он…
Мэтр Бонифас с выпачканным в табаке носом и в несвежей сорочке, уверял:
— Пять лет? Погодите. Три месяца предварительного заключения засчитываются за полгода фактического отбытия срока. Прибавим сюда хорошее поведение и какую-нибудь президентскую амнистию… Словом, года три. Возможно, и меньше.
Франсуа считал дни. Ну и пусть, если Беби, которая вернется…
Она будет здесь.
Она будет здесь.
И даже если, как она откровенно объявила…
— Переговорите лучше с его братом Феликсом.
Вуван, Вандея, август 1941 года