Правда о твоей матери
Шрифт:
Когда это заканчивается и я, еле переводя дыхание, с неистово колотящимся сердцем, отваливаюсь от неё, первый же мой вопрос звучит недружелюбно:
– С чем пожаловала? Четыре года срать на нас хотела с высокой колокольни - и вдруг заявилась. Слушаю объяснения.
Юлия молчит, потом бессвязно выговаривает искусанными губами, на которых уже понемногу начинают проступать синяки от моих жадных засосов:
– Решила всё-таки рискнуть и попробовать пожить нормальной жизнью. Ради разнообразия. Всё равно терять нечего - значит, можно и не бояться отчаянных экспериментов.
–
– съехидничал я.
– Ты же мне гордо сообщала, что представления не имеешь, каково это -нормально. И теперь я вижу, что ты ничуть не прувеличивала. Значит, никаких галлюцинаций у Эвы не было? Ты уже успела повидаться с дочкой - и она, конечно, на седьмом небе!
Я негодовал; но с другой стороны, не понимал, что испытываю, помимо очевидных гнева и обиды. Всё-таки все эти годы я мечтал об Апраксиной в своей шерман-оуксовской постели... и глядите-ка - мечты сбываются; только что мне теперь делать с таким, с позволения сказать, "счастьицем"?
Юлия усмехается:
– Не беспокойся, вашу жизнь с этой твоей Олей потревожу ненадолго - в скором времени сможете воссоединиться. Всё-таки некоторые вещи я хотела бы успеть попробовать, Даня, - даже то, чего всегда боялась; я...
Она отчего-то не договаривает; через несколько минут я понимаю, что зря терпеливо ждал, когда она закончит фразу, - Апраксина попросту заснула.
Как и пять лет назад, я пользуюсь старым добрым способом: лезу в её рюкзак, откуда извлекаю чёртовы документы - снова из какого-то медицинского учреждения. Торопливо просматриваю их - и чувствую, что опять, как и тогда, пол под ногами у меня прыгает и качается, в глазах всё плывёт, а сердце отстукивает бешеный ритм в висках...
В каком-то невменяемом состоянии добираюсь до спальни, бужу Юлию, сую ей под нос бумажонки:
– Это правда? Или очередной твой спектакль, новая оригинальная игра с близкими? У тебя... рак желудка и рак пищевода? И давно?!
Апраксина, проснувшись, резко приподнимается и заходится кашлем; откашлявшись, сипит:
– Надоело всё. Хочу просто попробовать жизнь, которой никогда не жила, потому что боялась... отказывалась от неё - думала, в долговременной перспективе не потяну. А теперь нет у меня этой долговременной перспективы, Грачёв. Слышишь, какой кашель? Лежать не могу нормально... Это уже метастазы в лёгких. Таким, как я, не место среди людей; это мне с самого начала было понятно - так что лично я ничуть не удивлена, что земля меня больше носить не хочет. А ты?
Глава 20. Даниил. Прихоти умирающей.
Мне нужны две грёбаных минуты, чтобы обдумать свои дальнейшие действия. По отношению к нашей, блин… больной – и к детям.
О себе я привычно забываю, отмахнувшись от страха потерять её – теперь уже точно навсегда – как от чего-то незначительного.
– Итак, - как можно более спокойно начинаю я, - любишь организовать вокруг себя драму? Она вполне в твоём вкусе. Теперь ясно, зачем ты приехала: тебе просто хочется сыграть свою последнюю и самую красивую роль – раскаявшейся блудной мамаши, чтобы затем умереть, оплакиваемой всеми! Раз ты
У Апраксиной забегали глаза – я снова её разгадал; однако она быстро сориентировалась и перешла в наступление:
– Ты, конечно, извини, Грачёв, но умирающий имеет право думать только о себе.
– Я, видимо, тоже должен думать только о тебе?
– А тебе трудно на какое-то время поставить на первое место меня, а не детей? Дети, наверное, уж как-нибудь это переживут? Оставшуюся жизнь – пожалуйста, посвящай детям, раз тебе так хочется. И трахайся с хорошенькой, молоденькой и здоровой Ольгой в этой самой постели. Но до тех пор…
Я перебиваю:
– До тех пор – помочь тебе с твоей «лебединой песней», да? С выигрышным образом, который ты под конец жизни решила примерить?.. Хорошо, Апраксина. Помогу, ты знаешь, что помогу. Сделаем, как ты хочешь. Но – при моём участии и под моим контролем. Никакой самодеятельности. Я обещаю тебе, что если тебе и в самом деле суждено сейчас уйти – ты уйдёшь спокойной, довольной и счастливой. Но не за счёт счастья детей. Его уносить с собой в могилу я не позволю. Ясно тебе?
Апраксина кивает с видимым неудовольствием – ей хотелось бы, чтобы вся жизнь вокруг прекратилась с её смертью. Но я сажусь на кровать и предваряю все её вопросы:
– Юля… если ты уверена в диагнозе, если уверены врачи – то…
– Уверена. С желудком ещё ничего – опухоль предлагают вырезать и посмотреть динамику; но с пищеводом – всё совсем плохо, лечение никакого результата не даст, только измучает меня и подарит максимум лишний месяц.
Я обнял её:
– Знаешь что… жизнь-то у тебя была насыщенной, интересной. Жаль только, что это не сделало тебя счастливее... А так - весь мир ведь объездила, столько удовольствия; делала, что хотела. Ты видела вещи, делала вещи, о которых другие только мечтают, а большинство - даже не могут себе представить. Ты занималась только тем, что тебе нравится. Самым любимым делом на свете. Многие ли могут этим похвастаться?
– Зато сейчас постигла расплата. Я считаю – несправедливая, - заплакала Юлия. – Пусть я дерьмо, здесь не возразишь; но и похуже дерьмо землю топчет, а умирать – мне?
– Ну знаешь ли! Я вот – вообще отличный человек! – смеюсь я, пытаясь отвлечь её от ужаса, через который нам предстоит пройти. – И где справедливость? Жизнь вознамерилась отнять самое дорогое, мою огромную любовь, мать моих обожаемых детей, которую я и без всяких детей любил бы до умопомрачения. Мне-то каково, подумай!
– Считай, что тебе повезло. Если бы не болезнь – не приехала бы! Мне и в Париже было хорошо! – бросает Юлия сквозь судорожные рыдания. Я интересуюсь:
– А что, в Париже нашёлся неплохой любовник? Не одна же ты там четыре с лишним года куковала?
– Ясное дело, не одна! – вызывающе смотрит Апраксина. – Был любовник – и не один! Но… кому нужна больная?
– Мне нужна, - со вздохом констатирую я.
– И не смей мне предъявлять претензии – ты-то спал здесь со своей Ольгой!