Правда о твоей матери
Шрифт:
– За кого?
– полюбопытствовала Эва.
– Ну... за друзей, за сестру. И ты можешь точно так же: папа, брат у тебя есть, и они замечательные. И друзья наверняка хорошие. Есть на кого опереться.
Эвелинина рука с вилочкой так и осталась лежать на коленях.... я исподтишка проследил за своей хулиганкой: она незаметно положила "оружие" на место - и больше я никогда не видел в руках у дочери подобных предметов. Пусть судьба её не пожалела - но сама Эвелина твёрдо решила жалеть людей. Что заставило дочку сделать этот выбор - осталось для меня загадкой. Как осталось неразгаданным и то, почему её мать склонилась в другую сторону.
– Я люблю тебя больше всех на свете... Значит, ты не против,
– спросил я у Эвелины тем вечером, зацеловывая любимую мордашку.
– Не против, - не задумываясь, отвечает малышка и вздыхает. – Раз даже папы у неё не было... пусть приходит, конечно. Но это ведь только до тех пор, пока мама не приедет, - да?
Глава 19. Даниил. Галлюцинации.
С дочкой нам пришлось повторно показаться специалистам: дело в том, что тоска по матери у Эвы достигла предела, невзирая на дружбу с Катей и даже с Ольгой. Я терялся в догадках: как так, ведь рекомендованная или, вернее сказать, "прописанная" докторами материнская фигура для девочки найдена, да даже и обожаемая Катерина появилась с некоторыми функциями старшей сестры, - откуда же взяться галлюцинациям? Однако расстройство прогрессировало: сперва дочка стала говорить, что видела маму "издалека", потом ближе; потом - она подбежала к маме, и (восторженно): "Мы поговорили, поиграли, представляешь! Мама сказала, что тоже ужасно соскучилась!".
Правда, врачи не обнаруживают у Эвы склонность к особо буйному фантазёрству; артистизм - да, какое-то незаурядное воображение - нет. Сама Эвелина злится, доказывает в слезах, что "ей не показалось". Мать мерещится ей уже букально везде. Что делать - ума не приложу, похоже, дочкина тоска неизбывна, как и моя; между тем, Эвелина настойчиво просит "пустить маму ночевать, как пускаешь Олю". Хорошо хоть, Ольга этого не слышит; она необыкновенно чуткий человек и прекрасно всё понимает. Сказала мне как-то:
– Мне не привыкать быть на вторых ролях в жизни мужчины. Ты её всю жизнь любил; нечего и надеяться, что что-то поменяется. Я не в претензии; твоей любовью и долготерпением можно лишь восхищаться.
– Оля, я же живу с тобой, - попробовал возразить я.
– Я именно тебя выбрал - как и ты меня.
– Ну да, - чуть насмешливо кивает Ольга.
– Как и твой предшественник, живёшь со мной... потому что по-настоящему любимой нет рядом. А у меня, видно, такая судьба, ничего не попишешь. Утешаюсь тем, что такие, как твоя Апраксина, уходят, не оглядываясь, и смотрят всегда либо вперёд, либо в зеркало - любуются собой. Я ей, конечно, не конкурентка; но в каком-то смысле и она мне тоже. Просто для тебя важнее любить, чем быть любимым, Даниил. Честно говоря, в первый раз встречаю такого человека.
Мне было обидно за Ольгу, обидно за хорошего человека, который всю свою молодость просидел на скамье запасных, и семьи, о которой она всегда мечтала, так и не получилось. Всего себя, всю свою любовь и внимание я мог предложить одной-единственной; и её не было нигде поблизости, - но я уже научился жить без неё, находя утешение в детях и любимой работе. Ольга тоже рада была поучаствовать в жизни моих детей; я видел, что ей интересен Лёва, а от Эвелинки она вообще без ума. В отличие от Апраксиной, Ольгу тяготил нереализованный материнский инстинкт; она была рождена стать матерью и мечтала об этом - но мечты так и не осуществились. Мне горько видеть, что постепенно мы с Эвелиной становимся её новой мечтой - и опять недостижимой, как та, первая; но сердце Эвы принадлежало той, которой оно никогда не было нужно , - как и моё. Малышка упорно повторяла фразу, которая не первый год после переезда в Штаты звучала внутри меня - но которую я постоянно со стыдом заглушал,
– Кроме мамы никто не нужен. Мама - это мама. С Олей можно, только пока мамы нет. Я бы хотела жить с мамой. С мамой!
– Доченька, - осторожно увещевал я, - ты же совсем не знаешь маму. А Олю уже знаешь; гляди, как вам с ней весело и приятно вместе. Надо этим дорожить!
Но Эва, как и я, похоже, тяготела к недоступному и загадочному образу; я бы дорого дал, чтобы дочь не имела со мной такого сходства.
Как-то, когда Ольга была в командировке, а Эвелинка - в садике, я работал удалённо и был вынужден выйти из дома на звук сирен. Служба контроля частных территорий встревоженно сообщила мне, что зафиксировала незаконное вторжение в мою собственность; однако осмотр ничего не дал, и машина с недоумевающими ребятами с моего разрешения уехала, взяв с меня обещание звонить, если что-то прояснится.
Я направляюсь в дом - и вдруг встаю, как вкопанный, потому что понимаю, что, по всей видимости, заразился галлюцинациями от Эвы. Передо мной - вся какая-то мятая и в грязи - стоит Апраксина; отряхиваясь, сообщает, словно отошла буквально недавно на пару минут:
– Скатилась в канавку тут у тебя на участке, когда пряталась от этих монстров...
Видя мой ошарашенный взгляд, всматривается мне в лицо с тревогой и произносит отрывисто, растерянно, словно это не она - не та Апраксина, которую всегда отличала чёткая, ровная и аргументированная речь:
– Даниил... ну не молчи... скажи что-нибудь. Прости, что я так вдруг, я просто...
Договорить я ей не даю - потому что знаю: всё, что она скажет, будет плохо. Это будет таким же бредом и абсурдом, как всё, что она делала и говорила за пределами стен библиотек и учебных аудиторий; будет таким же психопатичным и совершенно не принадлежащим миру нормальных людей, как и она сама.
Я хватаю её, волоку в ванную. Она не особенно сопротивляется, когда я сдираю с неё одежду и ставлю под душ, отмывая после канавы.
– Не следовало бы мыть... Жабам место в грязи, - рычу я и прежде, чем из неё польётся очередной поток бреда, затыкаю ей рот своими губами и языком. Мне хочется проникнуть в неё до последней клетки, чтоб стать ею и понять, наконец, что она из себя представляет, что ею движет, как и чем она живёт; поэтому, пока я продолжаю терзать её губы безжалостными поцелуями-укусами, снизу я делаюсь не менее беспощаден. Подхватываю её под всё такие же стройные бёдра, с силой стискиваю ягодицы - Апраксина вскрикивает, но вырваться не пытается. Секунда - и я уже полностью внутри неё, хотя предпочёл бы пошуровать в её мозгах, именно в них мне хочется проникнуть, до последней извилинки. Я чувствую, что она похудевшая, лёгкая, как пушинка; трахать её, приподняв у стены в душе, не отнимает слишком много физических сил. Доигралась с этими новомодными парижскими диетами - и теперь скользит, как девочка, в моих руках, пока я вбиваю её в стену ударами бёдер, стараясь проникнуть максимально глубоко, желательно - до извращённых мозгов, чтобы вытрахать их на хрен из её больной головы.
Затем я тащу её в спальню и там имею ещё раз, поставив на четвереньки. Это удобно: можно одновременно отвести душу, хорошенько надрав ей задницу. Я чередую фрикции с интенсивными шлепками, от которых Юлия вскрикивает, потом почему-то заходится коротким сильным кашлем - простыла, что ли? Но она по-прежнему послушна каждому моему движению, встречает меня на полпути именно в том темпе, как мне надо, и опять мы с ней в постели - идеально слаженный механизм, все винтики которого представляют единое целое. Снова я испытываю то, что никогда не мог забыть - как никогда не мог и испытывать ни с кем другим.