Правда во имя лжи
Шрифт:
– Согласен на дочь! – с тем же энтузиазмом воскликнул Дима. – Одна наша сотрудница – она опять в декрете – приносила показать свое произведение. Мариночкой зовут. Я прямо влюбился. Такой пушистик кудрявенький, ручки-ножки в перевязочках, щеки просто-таки на плечах лежат.
– Ага, а потом придется этой Мариночке на диетах сидеть до изнеможения, – усмехнулась Аня и построжавшим голосом спросила: – Не поняла, в кого ты все же влюбился: в Мариночку или Мариночкину маму?
– Вот в кого! – припал к ней Дима, и ночь юбилейная началась, и минула,
С этих пор они неосознанно, а может, и сознательно не просто любили друг друга, но «заводили ребенка». Иногда Ане казалось, что после восторга, испытанного ею в объятиях Димы, просто невозможно не зачать, и она начинала присматриваться к себе, прислушиваться – однако впустую.
Что за чертовщина? Неужто у кого-то из них не все в порядке с этим делом?
Прошел еще год. И однажды Дима, последнее время заметно озабоченный (он отговаривался тем, что конец квартала и года, а их отдел задерживает отчеты), пришел домой с охапкой белых гвоздик (где только раздобыл? В конце 60-х в городе Хабаровске гвоздики зимой – сущая фантастика!) и, вручая их жене, сообщил, что у него замечательная новость: он сдавал анализы и сегодня получил результат. Отличный результат!
– Какие еще анализы? – испуганно спросила Аня: Диму мучил застарелый бронхит, неужели он думал, что это туберкулез?!
– А, насчет бездетности, – легким голосом сказал муж. – Вроде бы у меня все в порядке! А то я здорово комплексовал, если честно!
Аня чуть в обморок не упала. Почему-то вообразила, как Дима проводит эксперимент своим способностям по зачатию детей: весомо, грубо, зримо. Даже захотелось спросить: ну и кто, дескать, у тебя, мальчик или девочка? Однако тут же до нее дошел главный смысл слов мужа. Если у них нет детей, а супруг вполне здоров, то чья вина в таком случае?
Она испуганно воззрилась на Диму, но глаза его были такими любящими, руки такими ласковыми, что от сердца отлегло: он ни в чем не винит свою Анечку, он по-прежнему уверен, что им пока не повезло, но повезет вскорости, а к врачу ходил только потому, что он такой совестливый и предупредительный. Не зря грубоватая Анина тетка сказала, едва познакомившись с Димой: «Ну, Анька, этого теленка ты всю жизнь будешь на веревочке водить!»
Так оно и случилось, если честно, однако сейчас Аня вдруг ощутила, что веревочка-то может и оборваться…
Разумеется, они немедля залегли в постель и отметили положительный результат Диминых анализов самым привычным и самым излюбленным способом.
– Ну я не знаю, – задыхаясь, проворчал Дима, когда смог наконец издать хоть один членораздельный звук. – Если уж от этого ребенок не заведется, тогда непонятно, чего ему вообще надо!
Аня засмеялась, но оборвала смех, чтобы Дима не уловил отчетливой истерической нотки, прозвучавшей в ее голосе. Рано утром она вместо педтехникума, в котором преподавала русский язык, пошла в женскую консультацию.
Спустя час, на ватных ногах выбравшись из кабинета врача, она по стеночке дошла до гардеробной и долго переобувалась из больничных тапочек в сапоги, а потом так же долго надевала пальто. Санитарка, пившая в гардеробной чаек и с жадным любопытством наблюдавшая за ее неверными движениями, наконец не выдержала.
– Что, залетела, подруга? – спросила она с фальшивым сочувствием. – И большой срок?
– А муж в командировке был, что ли? – присоединилась гардеробщица, опытным глазом меряя Анину талию. – Неужели не берут на аборт? Пижмы надо попить, может, поможет?
– Пижмы? – тупо повторила Аня, с трудом шевеля губами. – Ладно, попью…
И так же, по стеночке, вышла из консультации.
Ледяной ветер ударил по лицу и привел Аню в себя. Она даже смогла улыбнуться, наконец-то постигнув смысл доброхотства санитарок: те ведь сочли ее обычной неосторожной бабенкой, забеременевшей от любовника, а «пришить» это дело мужу нет никаких шансов. А между тем дело обстояло с точностью до наоборот! «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно!» – кто это сказал с таким глубоким, таким трагическим знанием дела?
Аня повернулась спиной к ветру и пошла на остановку. Сзади засигналил автомобиль, выруливший из-под арки. Она неуклюже метнулась в сторону, только чудом вывернувшись из-под колес грузовика, да так и застряла в сугробе, вдруг подумав, как было бы замечательно, если бы водитель не дал себе труд посигналить – и наехал на нее. К примеру, мела бы метель, он бы не заметил Аню… Впервые мечта о смерти посетила ее – как мечта о спасении. От позора и горя. От уныния и одиночества, что ждут ее теперь. Ведь Дима ее наверняка бросит, когда все выяснится.
Умереть – и никто ни о чем не узнает. Умереть – и ничего не объяснять Диме!
Бедняга, сколько он натерпелся позора и беспокойства с этими анализами, а все зря. Он изначально был ни при чем. Но вот интересно: женился бы он на Ане, если бы знал, что она бездетна?
– Эта тварь должна умереть, – тихо, без выражения, сказал Валера. – Удивительно, что ее до сих пор земля носит.
– Ну, милый, – хмыкнул Пирог. – Она, многотерпеливица, и не таких носит. Сонька – это еще детский лепет.
Струмилин вскинул брови. По уверениям Валеры, в тех фотографиях, какие якобы стали причиной самоубийства Кости Аверьянова, детского было столько же, сколько чаю «Липтон» – в ядерной боеголовке. Струмилин этих фоток пока не видел, только слышал о них, однако, клялся Валера, у каждого мужика, кто такого счастья сподобился бы, волей-неволей возникла бы мысль: а как он сам поступит, если узнает такое о своей жене?
Небось сто из ста сказали бы: «Убью!» Но девяносто девять из этой сотни присовокупили бы: «Эту суку!» Костя же…