Правдивый ложью
Шрифт:
С последним было просто.
Обещанная деньга в размере аж трех рублей привлекла сразу пятерых, которых притащил мне с Ивановской площади неутомимый Самоха.
Но и тут время – каждого выслушай, прикинь тембр, мощность голоса и… умение подать текст.
Про себя я решил, что позже, перед отъездом, непременно займусь на досуге поиском наиболее способных и утащу парочку самых талантливых горлопанов в Кострому, если… доживу до нее.
Впрочем, о плохом в эти часы не думалось. Когда такая нехватка во времени, о пустяках вроде шансов на жизнь и на смерть рассуждать недосуг.
Под конец, скептически посмотрев на вторую грамоту, быстренько спалил ее от греха – теперь точно никто не увидит. А уже перед выходом схватился за голову и ринулся в опочивальню Годунова, где лежал узел с моими вещами, принесенными с подворья, – забыл переодеться в чистое.
На миг в голове мелькнула мысль, что в чистое переодеваются перед смертным боем, но я сердито отогнал ее прочь.
Лезут тут всякие глупости в голову, да и неправильно оно. Мы, слава богу, не в зачуханной Европе и переодеваемся не только перед сражениями, иначе почти вся Русь, особенно в деревнях, ходила бы чумазой от рождения до смерти – когда им воевать.
Вот за такими пустяками и пролетело время.
Когда прибежал посыльный от Зомме и известил, что площадь давно забита битком, а народ пребывает в состоянии волнения, так что надо бы поторопиться, я еле-еле успел все сделать, после чего дал команду на выход, держась подле царевича.
Глава 3
Сжигая мосты
Меня немного знобило, но не от холода – от волнения.
Немудрено.
Все, что мною было сделано до сих пор, – прелюдия, выступление с крыльца подворья Годуновых – репетиция, проведенная черновая работа – подготовка нужных декораций.
Пока спектакль не состоялся – считай, ничего нет.
А вот теперь предстояло открыть занавес перед представлением, за которым последует либо шквал аплодисментов, либо…
Короче говоря, я шел сжигать мосты, которые успел качественно обложить сухим хворостом и полить смолой. О том, чтобы все раскидать и повернуть обратно, вежливо склонившись в угодливом поклоне перед подступающим победителем, не могло быть и речи, но все равно легкая нервная дрожь имелась.
Кстати, если призадуматься, то терял в случае неудачи только я, но никак не семья Годуновых. Их жизнь и без того была мною продлена, хотя и неизвестно насколько, зато моя теперь зависла… над пропастью вместе с их судьбами.
Впрочем, это естественно. Поджигателю – первый кнут, а ведь не кто иной, как князь Мак-Альпин, сейчас и поднесет к старательно приготовленным охапкам горящий факел, чтоб мосты заполыхали, да так, что не остановить.
Такого Дмитрий никогда мне не простит.
Ну и пускай.
«Если не я, то кто, но если я за себя одного, то чего я стою?» – припомнилось мне, и я усмехнулся.
Ого, кажется, потеплело. Во всяком случае, трясти перестало.
Но это меня, а вот царевича… Невооруженным глазом видно, как колотит парня. Плохо. Такое нам ни к чему.
Толпа – она не только похожа на пьяного, но кое в чем еще и на ребенка. Понимания – ноль, знаний – столько же, зато чутье на высшем уровне – любая собака обзавидуется. Для нее учуять страх царевича – делать нечего.
Я зло покосился на спину Шуйского, шаркающего впереди и отделяющего своей сутулой, согбенной спиной меня от Годунова. Ну никак не хотел зловредный старикашка идти третьим – «потерька чести».
Однако и таким моего ученика выпускать на Пожар нельзя.
Ускорив шаг, я поравнялся с боярином и, шепнув на ходу, что надо переговорить с Федором Борисовичем, а потом сразу сдам назад, потому никаких убытков для его отечества не предвидится, нагнал царевича.
– Трясет? – спросил я грубовато, без околичностей, не став ходить вокруг да около, и посоветовал: – Лучше немного отвлекись, подумай о чем-нибудь ином – поможет.
– А… о чем?
– Утро вспомни, – порекомендовал я. – Тогда ты уже был готов погибнуть с саблей в руке. Молодец.
Федор зарделся.
– Но поверь, что умереть с мужеством куда легче, чем жить мужественно. И еще одно. Даю тебе слово, что в ближайшее время хуже, чем несколько часов назад, тебе не будет – некуда. Глядишь, и страх пропадет.
– А я и не боюсь! – обиделся он.
– Ну да, – согласился я. – А спина у тебя дрожит от смеха.
– Она… сама, – попытался оправдаться он.
– Помнится, я уже говорил тебе утром, чем отличается храбрец от труса.
– Я запомнил, – торопливо перебил он.
– Есть еще одно отличие, – внес я дополнение. – В отличие от труса, чего боится храбрец, знает только он сам. Судя по твоей спине, этого не скажешь.
– Я самую малость, – виновато улыбнулся Федор.
– Малость – это ничего, – согласился я. – Страх в малых дозах даже хорош, ибо бодрит. – Но не удержался от язвительного комментария: – Вот только твою малость видно за версту, а это уже плохо. В больших количествах страх вреден – расслабляет и ум, и тело. Потому малость оставь, а остальное выкинь и считай, что это сегодняшний урок практической философии. Понял ли, ученик? – И ободряюще подмигнул.
– Ага, – кивнул он и благодарно улыбнулся.
Вот и чудненько, поскольку время на болтовню тоже лимитировано, ибо мы уже повернули направо, огибая Вознесенский монастырь, и приближаемся к Фроловским воротам, а сзади озабоченно покашливает Шуйский, беспокоясь о возможной потерьке и настойчиво напоминая о моем обещании уступить место.
Я послушно тормознул, сбавляя ход и пропуская вперед боярина.
Стоящий у ворот Зомме был чуточку больше суетлив, чем надо, но оно и понятно – впервой на таких мероприятиях, вот и озабочен, чтоб чего не упустить.
На секунду повеяло холодком – под аркой башни было куда прохладнее, а от кирпичных стен ощутимо веяло сыростью.
Впереди явственно слышался шум голосов. Я покосился на свой ларец, который нес в руках, – мой ярко горящий факел, с которым я приближался к охапкам хвороста под опорами мостов.
Процессия уменьшилась. Незадачливых убийц вместе с Бельским я заранее велел оставить вне поля зрения народа – за кремлевскими стенами. Ни к чему людям глядеть на их отвратные рожи раньше времени.