Праведник
Шрифт:
Я полностью поддерживаю, как однопартиец, нашего президента, господина Халиля аль-Бахили, в его стремлении уберечь Францию от посягательств как внешних, так и внутренних врагов демократии!
«Мы, французы!», – усмехнулся Лот, отворачиваясь от спесивой рожи мэра, смахивавшей на морду черного бульдога.
За дверью модуля техслужбы было тихо и прохладно, а длинные стеллажи с нейрокомпьютерами наводили на аналогию со складом.
Ксавье обнаружился за пультом терминала. Небольшого росточка, худенький, коротко стриженный, в оптических очках, «Гомо» напоминал отрока.
Заметив чье-то присутствие, Ксав вздрогнул, но тут же, узнав Яшку, расплылся в улыбке.
– Привет! – воскликнул он. – Все нормально?
– Нормально, – ответил Лот, валясь в кресло. – Фу-у… Надо… это… спрятать джип. И меня.
«Гомо» понятливо кивнул. Пробежавшись по сенсорам, он всмотрелся в экраны мониторов.
– Насчет машины не волнуйся, – сказал он, – сейчас вызову эвакуатор, уберем твой «балт» на третий автоярус. Туда только механические уборщики заглядывают. А тебя… есть одно укромное местечко. Только вот…
– Только что? Не совсем укромное?
– Да наоборот, ни одного человека! Туда даже диггеры не забредают, не говоря уже о клошарах.
– Самое то! – оценил Яков. – Надоело мне это человечество, сил нет.
– Смотри… Жутковатое местечко.
Лот пренебрежительно фыркнул.
– Не пугай, Ксав, устал я бояться. А где это… местечко?
– Станция «Аксо».
– Аксо-о?
– Поехали, покажу. На метро до «Пре-Сен-Жерве», а дальше ножками…
Станцию «Аксо» начали строить еще в начале ХХ века, на пути между «Плас де Фет» и «Пре-Сен-Жерве». Поезда метро ходили здесь вплоть до Второй мировой войны, но потом ввели в строй 11-ю линию, и станцию «Аксо» закрыли, так и не достроив – у нее даже выходов нет. И вот уже лет сто «Аксо» – или «Нахо», как ее еще называли, – являлась станцией-призраком парижского метрополитена.
Доехав, куда надо, Яков с Ксавье вышли, и «Гомо» повел перевозчика хитрыми ходами, еле освещенными, со связками кабелей на стенах, пока они не добрели до закутка, прикрытого дверцей из проволочной сетки.
В закутке обнаружились два велосипеда.
– Поехали! – сказал Ксав. – А то, пока дотопаем…
– Поехали! – согласился Лот.
Одноколейный путь уводил за поворот. Бетонные своды дышали сыростью, а фонари светили через один, да и то тускло. Велики на шпалах трясло, но скоро рельсовый путь кончился – разобрали и перегородили шлагбаумом с еле мигавшим фонарем.
– Слыхал, чего «Драйвер» Макс предложил? – спросил «Гомо», слезая с велосипеда, и протаскивая тот под шлагбаумом.
– Откуда?
– Макс говорит, что этого мало – просто перевозить беженцев. Надо сделать так, чтобы этих беженцев не было. Дескать, раз уж считают нас подпольщиками-инсургентами, то пусть так и будет!
– А что будет-то? – хмыкнул Яков. – Ну, разведем мы партизанщину, а толку? Людей-то не переделать. Знаешь, что такое толерантность? Нет, не терпимость вовсе, а тупое безразличие.
Как у коровы в стаде. Звать народ на баррикады? Так бесполезно, подавляющее большинство в пассиве. А сколько еще не взятых рубежей! Почему это вдруг пишется ЛГБТ, а не ЛГБТЗН? М-м? Пошто зоофилов обижать? А некрофилов? Устроим первым день открытых дверей в зоопарке, а вторым выделим морг в личное пользование! А идиотов мы почему за людей не считаем? Олигофренов всяких, дебилов, имбецилов и прочих пациентов дурдома? И вовсе они не душевнобольные, а принадлежат к интеллектуальному меньшинству! Защитим права и свободы психов! Ура!
Ксавье вздохнул, и уныло покивал головой.
– Во-во… Поехали?
– Поехали…
Долгий путь по заброшенному туннелю закончился у перрона станции «Аксо», она же «Нахо». Здесь было темно, серо и сыро. Бетонные пилоны были сплошь разрисованы графитти, причем столь давно, что искаженные буквы да намалеванные морды не рождали ответных ассоциаций. Имена то ли рок-музыкантов тогдашних, то ли политиков были неведомы Якову. Sic transit gloria mundi… [12]
12
Sic transit gloria mundi (лат.) – Так проходит земная слава.
– Приехали, – пропыхтел «Гомо».
Оставив велики на развороченных путях, они поднялись по пыльным ступенькам на платформу. Оборачиваясь, словно следя за Лотом, и убеждаясь, что тот идет следом, Ксавье протопал в самый конец перрона. Там им открылся темный проход.
Если станцию кое-как освещала пара древних светильников, висящих под сводчатым потолком, то в проходе царил мрак и холод.
– Я же говорил… – сказал Ксав, вооружаясь фонариком.
Голубоватый луч высветил высокий и довольно узкий коридор. Старинная масляная краска облезала со стен, закручивалась, свисала фестонами, усеивала пол хрупкими ошметками.
– Нам сюда, – гулко раздался голос «проводника», и Ксавье указал на ржавые скобы, вделанные в стену. Лестница уводила вверх, в круглый ствол вентиляционной шахты. Однако ничего не гудело наверху, шевеля волосы приточно-отточной тягой, даже обычным сквозняком не тянуло. Наверное, и никакого венткиоска наверху тоже нету. Да и зачем?
Яков полез первым, Ксав подсказывал только:
– Еще метрика на два… Сбоку, слева, видишь?
– Тут проем…
– Во-во! Нам туда.
– Еще один коридор?
– Ну, да.
Перешагнув со скобы на «порог» из швеллера, Лот медленно двинулся по открывшемуся проходу. Со спины засветил фонарик Ксава, и впереди обозначилась стальная клепанная дверь со штурвальчиком. Механизм раскрутился легко, без ржавых скрипов и визгов – он был щедро смазан. Тяжелая дверь отворилась, и Яков поставил ногу на высокий комингс.
– Будь, как дома! – бодро сказал «Гомо», нашаривая выключатель. – Глаза!
Лот зажмурился, и вспыхнул неяркий свет, показавшийся ослепительным после темноты туннелей и переходов. Когда перевозчик открыл глаза, то увидел длинную и узкую комнату, где будто совместили кухню, ванную и спальню.