Правила Дома сидра (Правила виноделов)
Шрифт:
Он вышел из света фар, и его черное лицо было все еще трудноразличимо. Гомер узнал мистера Роза по медлительным движениям, готовым в любую минуту смениться молниеносным выпадом.
— Мистер Роз! — воскликнул Гомер.
— Мистер Бур, — улыбнулся мистер Роз.
Они обменялись рукопожатиями, и сердце Гомера умерило свой ритм. Кенди все еще пряталась в темных недрах дома, но мистер Роз сразу понял, что Гомер не один. Он бросил через кухню взгляд в жилую комнату и увидел выходящую на свет смущенную Кенди.
— Миссис Уортингтон! — приветствовал ее мистер Роз.
— Мистер Роз, — трясла его руку Кенди. — Как раз успели к вашему приезду, —
— Заработались в конторе и вдруг вспомнили, белье-то не разложено, — добавил Гомер. Мистер Роз, проезжая мимо павильона, наверное, заметил, что в конторе свет.
Мистер Роз кивнул и улыбнулся. В этот миг в машине заплакал младенец — Кенди так и подпрыгнула.
— Я написал Уолли, что привезу с собой дочь, — сказал мистер Роз.
И в свете фар появилась фигурка молодой женщины с ребенком на руках.
— Я тебя видел последний раз, когда ты была совсем маленькая, — сказал ей Гомер.
Женщина взглянула на него отсутствующим взглядом: дальняя поездка, да еще с маленьким ребенком, должно быть, вымотала ее.
— Моя дочь, — представил ее мистер Роз и, подумав, прибавил: — И ее дочь. Миссис Уортингтон и Гомер Бур.
— Кенди, — сказала Кенди и пожала руку молодой женщины.
— Гомер, — протянул руку Гомер, и, запамятовав ее имя, спросил, как ее зовут.
Та, как будто чего-то испугавшись, взглянула на отца, ища у него не то совета, не то поддержки.
— Роз, — ответил за нее мистер Роз.
Все, даже его дочь, рассмеялись. Малышка на руках перестала плакать и удивленно таращила глазенки на смеющихся.
— Я спрашиваю имя, а не фамилию, — уточнил Гомер.
— Это и есть имя, — сказал мистер Роз.
— Роз Роз? — спросила Кенди.
Дочь мистера Роза неуверенно улыбалась.
— Роз Роз, — с гордостью подтвердил мистер Роз.
Все опять рассмеялись, малышка тоже заулыбалась, и Кенди стала играть ее пальчиками.
— А ее как зовут? — спросила она молодую женщину.
— Ее пока никак не зовут, — на этот раз ответила она сама.
— Мы еще думаем, — пояснил мистер Роз.
— Как это хорошо, — одобрил Гомер, который помнил, как давались имена в приюте — на скорую руку и неизвестно на какой срок, может, всего на месяц. Джонов Уилбуров и Уилборов Уолшей пекли в Сент-Облаке как блины, не напрягая воображения.
— Дом сидра не приспособлен для младенцев, — сказала Кенди. — Обязательно зайдите к нам, у меня остались детские вещи, которые могут вам пригодиться. На чердаке есть даже манеж, да, Гомер?
— Мы ни в чем не нуждаемся, — сказал мистер Роз, приятно осклабившись. — Но она, конечно, как-нибудь к вам зайдет.
— Мне кажется, я сейчас засну и просплю целые сутки, — сказала Роз Роз.
— Если хотите, я посижу с малышкой, — предложила Кенди, — а вы выспитесь.
— Мы ни в чем не нуждаемся. — Роз опять улыбнулся. — Во всяком случае сейчас.
— Хотите, поможем распаковать вещи? — спросил Гомер.
— Сами управимся. А что у тебя, Гомер, в сумке? — неожиданно поинтересовался мистер Роз, когда Гомер с Кенди, пожелав спокойной ночи, уже двинулись в сторону конторы.
— Яблоки, — сказал Гомер.
— Кто же носит яблоки в докторском саквояже, — заметил мистер Роз.
Гомер расстегнул молнию
— Выходит, ты яблочный врач, — пошутил мистер Роз. Гомер чуть не выпалил свое «точно».
— Он знает, — сказал Гомер, когда они уже подходили к конторе.
— Конечно, знает, — кивнула Кенди. — Но теперь это все равно.
— Да, наверно, — согласился Гомер.
— Главное — набраться решимости, — сказала Кенди. — Тогда признаться будет не так уж и трудно.
— Вот кончим с урожаем и признаемся. — Гомер взял ее за руку, но, подойдя к освещенному окну конторы, отпустил руку. И в контору они вошли врозь.
— А саквояж кому? — спросила Кенди и поцеловала Гомера на прощанье.
— Саквояж мне. Уверен, что мне.
Лежа в постели, Гомер думал о том, как велика власть мистера Роза над его окружением — дочь не смеет даже дать имя собственной дочери. Проснулся он на рассвете, взял с ночного столика ручку и с тяжелой обреченностью стал обводить написанные карандашом последние окончательные цифры на обратной стороне фотографии с экипажем «Ударов судьбы». Жирная черная линия ложилась поверх светлой карандашной, нестираемость как бы внушала надежду; контракты тоже подписывают ручкой, как видно, чернила считаются более крепким зароком, чем грифель карандаша. Он не знал, что и Кенди не спит, у нее заболел живот, и она пошла в ванную за лекарством. Ее тоже потянуло взглянуть на число «270», поставившее точку их тайным встречам после возвращения Уолли. Но Кенди обошлась с ним менее почтительно. Вместо ручки она обратилась к ластику и бесследно стерла его с обратной стороны фотографии, на которой учила Гомера плавать. Живот сразу прошел, и она скоро уснула. Это удивило ее — как легко, без надрыва приняла она мысль, что ее жизнь (та, которую она вела вот уже пятнадцать лет) через пару месяцев кончится.
А Гомер и не пытался уснуть, он хорошо знал себя, все равно не уснет. Открыл «Новоанглийский медицинский вестник» и стал читать про антибиотики. Он уже много лет следил за применением пенициллина и стрептомицина. Ауромицин и террамицин знал меньше, но в применении антибиотиков, по его мнению, было много общего. Он прочитал про ограниченные возможности неомицина; отметил, что акромицин и тетрациклин одно и то же. Вывел несколько раз на полях «эритромицин», пока не запомнил, этому его научил д-р Кедр.
«Э-р-и-т-р-о-м-и-ц-и-н», — писал Гомер, «яблочный врач», как его назвал мистер Роз. Этот ярлык он тоже занес на поля, ниже добавил: «Вновь бедуин». И стал одеваться.
Утром Кенди послала Анджела в дом сидра, узнать у Роз Роз, не нужно ли чего ребенку. И Анджел с первого взгляда влюбился. Парии, его сверстники, смеялись над его именем. Он, наверное, был единственный Анджел во всем Мэне. И он стеснялся знакомиться с девушками, боясь назвать свое имя. Красивые, самоуверенные одноклассницы из Сердца и камня не замечали его, их интересовали парни постарше. Он нравился дурнушкам, любительницам сплетен. Они могли часами болтать, когда, кому, какой парень что говорил. Он знал, что все, сказанное им одной из них, вечером будет растрезвонено по телефону всем. И наутро они будут смотреть на него, хихикая и пожимая плечами, как будто накануне он каждой сморозил одну и ту же глупость. И он старался держаться от них подальше, поглядывая на девушек из старших классов: ему нравились те, кто редко шепчется с подружками. Они ему казались взрослыми, искушенными — должно быть, позволяли себе то, что лучше хранить ото всех в тайне.