Правила одиночества
Шрифт:
По улице одного из таких городков как раз и прогуливались трое молодых людей, один — наш старый знакомый Ислам, второго парня звали Мейбат (впрочем, имя его мало кто знал — кроме автора, разумеется, который сам каждый раз делает усилие, чтобы вспомнить его). Его называли просто Гара, что означает «черный». Нетрудно догадаться, что пресловутый Гара был чертовски загорелым парнем и зимой и летом, то есть он был смугл до безобразия. Третий юноша, высокий плечистый парень по имени Абдул, приблудился к ним случайно, то есть был он им не друг, а просто жил где-то по соседству. Увидел их и подошел, не гнать же. Одеты молодые люди были по тогдашней ленкоранской моде — в нейлоновые рубашки и в брюки-клеш.
Июньский воздух был напоен запахом цветов и молодой листвы, в этой цветочной композиции некой чужеродной субстанцией присутствовал тяжелый дух нагретого под солнцем мазута, долетавший с железнодорожных путей, пролегавших в полусотне метров за забором военного городка. Это что касается обоняния, а по поводу слуха можно было сказать, что птицы и насекомые разошлись в этот час не на шутку, а с моря, которое затаилось через три ряда финских домиков, время от времени доносился тяжелый плеск взбрыкнувшей спросонок волны.
Итак, молодые люди, дымя сигаретами, прогуливались, можно сказать, фланировали, или даже — совершали променад. Была суббота или воскресенье, значения не имеет, выходной был. Гара описывал Исламу машину, которую получил на автобазе его брат — ЗИЛ-130 с восьмицилиндровым мотором.
— Какой брат? — спросил Ислам.
— Саадат, — уточнил Гара. У него было семь или восемь братьев, сколько именно, по-видимому, не знал никто, кроме матери, сам Гара находился где-то посередине. Ислам хорошо знал двух младших и одного старшего. Имена их были Намик, Сейбат, затем шел Мейбат, то есть Гара, следующим был Саадат. Один или двое из семьи постоянно сидели в тюрьме, вернее, кто-нибудь обязательно сидел в тюрьме: если выходил один, то садился следующий. Причем сидели, как правило, по пустякам — мелкое хулиганство, поножовщина, драки. Братья обладали необузданным нравом, их боялась вся округа, ну, понятное дело, кроме участкового, и тот, надо признать, больше бравировал своей должностью, а в душе чувствовал себя неуютно, если кто-нибудь из братьев находился в поле зрения.
— Понятно, — сказал Ислам, — восемь цилиндров — это то что надо, это не какие-нибудь шесть цилиндров. В армии, наверное, все ЗИЛы восьмицилиндровые. Будешь на таком ездить?
— Конечно, — согласился Гара. Тема разговора была актуальна, поскольку Гара недавно закончил автошколу при военкомате и должен был идти на днях в армию с последней командой весеннего призыва. Абдул ничего не сказал, потому что его отец ездил как раз на шестицилиндровом ЗИЛе.
Меж двух домов был установлен стол для пинг-понга, группа юношей и девушек, дети военных, проживавших в этом городке, по очереди играли в теннис.
— Пойдем посмотрим, — предложил Ислам. Подошли поближе и некоторое время наблюдали за партией, вызывая тревогу и косые взгляды участников соревнования, все они были несколько моложе наших героев, класс восьмой или девятый. Игра шла на выбывание: проигравший отходил в сторону, а его место занимал новый игрок.
— Сыграем? — спросил Ислам. Гара пожал плечами, буркнул:
— Может, лучше в бильярдную пойдем?
— За кем можно очередь занять? — обращаясь к игрокам, громко спросил Ислам. — Кто последний?
Никто не ответил, слышен был только стук пластмассового шарика о поверхность теннисного стола. Ислам повторил вопрос, тогда один из парней, стоявший ближе всех, с неприязнью бросил:
— У нас последних нет, мы все первые.
Ислам, разместив в голове информацию, содержащуюся в ответе, криво улыбаясь, взглянул на Гара и произнес:
— Никто нас не любит.
— Ничего, — ответил Гара, — сейчас полюбят.
Сделав шаг вперед, он поймал пролетающий шарик и, ухмыляясь, положил в карман. Игроки стали растерянно переглядываться, затем девушка, стоявшая у стола с ракеткой в руке, с ненавистью в голосе громко сказала:
— Отдай шарик, ты, черножопый!
Ислам даже вздрогнул от такого оскорбления, взглянул и дотронулся до руки Гара, желая предостеречь его от неконтролируемой вспышки гнева. Но у того только глаза сузились, и он произнес с жутким акцентом.
— Зачем, дарагая, всем говоришь, только ты знал, наш с тобой тайна бил, теперь все девушка хочат посмотрить.
Роста Гара был невысокого, пониже Ислама, да и крепостью телосложения не отличался. Это обстоятельство придало игрокам толику смелости, и они стали как-то подтягиваться ближе, а один из них в приступе геройства сказал:
— Отдай шарик и вали отсюда.
— Сам папрасил, — невозмутимо произнес Гара, он вынул руку из кармана и с силой влепил шарик смельчаку в лоб. Шарик спружинил и улетел прямо на теннисный стол, затем рикошетом слабо ударился в грудь девушки.
— Хорошая подача, — констатировал Ислам.
Парень покраснел, сжал кулаки и двинулся на обидчика, но, подойдя, ударить не решился, а только с яростью произнес:
— Ты что наглеешь, ты!
Ислам втиснулся между ними, не давая Гара возможности ударить, и легонько оттолкнул парня назад. В этот момент прозвучала следующая фраза:
— Эй, зачем пристаешь к ребятам?
Оглянулись. К ним приближались двое, голос принадлежал русскому парню, лицо его было знакомо Исламу по школе, но фамилию, сколько не пытался, не мог вспомнить. Второй был азербайджанец, известный в городе наркоман по имени Эйтибар.
Гара сказал:
— А к кому мне приставать, к тебе? — и отпустил азербайджанское ругательство, которое автор не может здесь привести по причине стыда. Заступник нервно дернул щекой и бросил взгляд на попутчика, но Эйтибар, видимо, был под кайфом и только безмятежно улыбался.
Ислам наконец вспомнил его фамилию, это был Корнев, парень из параллельного класса. Он был местным, в отличие от теннисистов, детей военнослужащих, и прекрасно говорил на азербайджанском языке. Русских, живущих в Ленкорани, условно можно было разделить на три категории. Первая — это военнослужащие и их семьи. Люди временные, живущие в военных городках, не знающие и не желающие знать ни языка, ни обычаев, и более того, презирающие местное население. Вторая — молокане, сектанты, бежавшие сюда от религиозных преследований еще при царском режиме, люди очень замкнутые в своей среде, но прекрасно уживающиеся с местным населением. И третьи — люди, оказавшиеся здесь случайно, волею судьбы, жившие разрозненно среди азербайджанцев. Они, как правило, хорошо знали и язык, и обычаи. Корнев как раз принадлежал к третьей категории. Отступить он уже не мог, теперь все смотрели на него. Корнев сказал: