Правила перспективы
Шрифт:
— Я рад, что сегодня вы не остались дома, герр Хоффер, — сказал Бендель. — С прелестными дочурками и очень покладистой женой.
— Спасибо. Послушайте, давайте…
— Что?
— Ничего. Что, если я откажусь вам помочь?
Бендель провел рукой по внезапно побелевшему лицу.
— Важно то, — сказал он, не ответив на вопрос, — что у нас очень мало времени.
— Я думал, мы друзья. Я думал, на свете существует доверие.
— Я тоже, — ответил Бендель. — Вот почему, герр Хоффер, я так в вас разочарован. Господи, я всего лишь хочу на него посмотреть, — добавил он после паузы.
46
Женщина
Ничего более печального Перри видеть еще не доводилось — по крайней мере, со вчерашнего дня. Грусть, как и боль, существует только здесь и сейчас. И с каждым разом она становится все глубже и глубже. Когда она достигнет дна, ты умрешь.
Видимо, дети этой самой фрау Хоффнунг или Хоффман здесь, догадался Перри. Он остановился, сдвинул на затылок каску и почесал запаршивевший потный лоб. Она схватила его за руку и, указывая на дом, затараторила по-немецки.
Да, так и есть.
Беда в том, что дом-то почти разрушен.
Целая куча кирпичей высыпалась на улицу из парадного входа. Обломки завалили лестницу и холл — точно дом выблевывал собственные внутренности. Перри достаточно знал по-немецки, чтобы понять: meine Kinder — мои дети. Он даже знал, что посвященный мертвым детям гимн Малера называется "Kindertod", [32] или как-то похоже.
Как все сошлось.
Ему нравился Малер — и нравился свинг и джаз. Его увлекали самые разнообразные вещи. Ему бы пожить подольше, чтобы успеть сплести из этих увлечений нечто значительное, именуемое Жизнью с большой буквы. Глупо лезть в аварийное здание, искать мертвых детей обезумевшей немки. Свернутое в трубочку полотно — его богатство — при нем, война вот-вот кончится, его, быть может, и не убьют, и он вернется домой и проживет интересную, счастливую, удачную Жизнь, вдалеке от всех трагедий Старого Света. Он будет рассказывать внукам, как сражался со злом и помогал добру, повторяя дрожащим старческим голосом: "Да, ребятки, смерть была совсем рядом, но я еще хоть куда". Он хочет писать картины — настоящие картины. Он достоин большего, чем тупая должность коммерческого агента, иллюстратора-халтурщика, единственная мечта которого смотаться в августе на недельку в глухомань и порыбачить. Он не допустит, чтобы его жизнь свелась к приобретению бытовых приборов и сухого корма для собаки. Свелась к Морин за гладильной доской.
32
"Смерть детей" (нем.).
Но женщина, у которой слезы текли по щекам и капали с носа и подбородка — словно шел проливной дождь, умоляюще тянула его за руку.
— Не суетись, — сказал Перри. — Ну, давай успокойся.
И, тихо насвистывая мотив "Завтра будет славный день", он вытащил фонарик и посветил на дверь.
Он и сам не понимал, зачем ввязывается, чего ради лезет на гору мусора и внутрь здания — все его нутро восставало, но он лез и лез дальше и дальше. Женщина не отставала от него ни на шаг.
Во всем есть свой смысл, своя красота.
"В том, что я делаю, есть и смысл, и красота", — подумал он, и душа его исполнилась радостью, даже опасность, притаившаяся в полуразрушенном доме, даже дымная темнота, которую, словно луч прожектора, пронизывал его фонарик, все имело смысл и красоту.
"В том, что я делаю, это есть", — решил Перри.
47
Если бы жизнь могла быть такой же простой и прекрасной, как музыка, думал герр Хоффер. Взять, к примеру, "Любовь поэта" Шумана, опус 48. Тоже цикл песен на слова Гейне. Сабина подарила ему эти пластинки на день рождения много лет назад, а когда узнала, что Гейне еврей, захотела их выкинуть — больше из страха, чем из фанатизма. Разгорелась страшная ссора, он победил и запер пластинки в ящике стола. Потом она прочитала в газете, что в Вене фюрер посетил концерт, на котором исполняли этот цикл Шумана, и пластинки вернулись в гостиную.
Или шесть пластинок с ораторией Генделя «Мессия». Когда началась война, Сабина побаивалась их включать, потому что там пели по-английски. Она предпочла старонемецкие народные песни и танцы. Вообще-то ей нравился джаз, но джаз был в опале. Еще ей нравился Иоганн Штраус, она собрала множество его пластинок. Герр Хоффер не стал ей говорить, что в венах Штрауса тоже текла частица еврейской крови. Он был не из тех, кто находит развлечение в семейных ссорах. Штрауса он, однако, не любил и, когда она ставила очередную пластинку, удалялся в спальню с книжкой. Она поступала так же, если он заводил Генделя или Шумана. "Музыкальная война, да и только", — пошутил он однажды.
Шуман, правда, не был таким простым. Особенно фортепианные произведения. Герр Хоффер с удовольствием обсудил бы это с Бенделем, как в старые добрые времена. Однажды в концертном зале Лоэнфельде, когда играл Альфред Корто, Сабина углядела Бенделя в ложе для почетных гостей. В антракте они разговорились.
— Шуман — величайший романтик, — объявил Бендель, глядя на них с Сабиной поверх бокала шампанского, — только внутренняя борьба и спасает его от однобокости.
Сабина спросила, что он имеет в виду.
— В нем соседствовали две личности. Одна — нежная, другая — дикая. Одна — день, другая — ночь. Музыка Шумана — это борьба композитора с собственными демонами.
Сабина смотрела на него большими изумленными глазами.
— Герр штурмфюрер, вы всегда так интересно говорите!
— Всех нас терзают демоны, фрау Хоффер. Но большинство людей слишком старательно прислушиваются к своему буржуазному «я» и ничего не замечают.
— Что вам у Шумана больше всего нравится?
— "Ночные пьесы", герр Хоффер. Как услышу, тянет выть на луну.
Они рассмеялись. Это был прекрасный вечер.
Но то был прежний Бендель. В сегодняшнем возобладал его собственный демон.
Было темно — хоть глаз выколи. Бендель отправился в туалет, а герра Хоффера запер в маленькой кладовке бомбоубежища. Судя по всему, у него было что-то похожее на дизентерию, и нормального туалета он не видел уже несколько недель. Волнение спровоцировало приступ. Присутствовать при этом было неловко. С огромной связкой ключей герра Вольмера Бендель походил на тюремщика. Герр Хоффер принялся планировать долгий обходной путь к подвалам, через множество неиспользуемых помещений. Пытаться выломать дверь не имело смысла — туалет был прямо напротив. Темнота пахла мастикой для пола и подмышками фрау Блюмен. В маленькой каморке было душно и тесно. "До чего же я грязный", — подумал герр Хоффер. Вот римляне — те были чистюлями. Бассейны для дождевой воды в центре атриумов. Просторные термы.