Правила перспективы
Шрифт:
Страшно, если умрешь не сразу, если пуля угодит в живот.
Было так тихо, что он слышал, как тикают чьи-то часы. Истинная тишина подземелья, вкрадчивое молчание пещеры. Совсем как на соляном руднике в Гримменберге, когда перед уходом из огромной шахты номер четыре эсэсовец перестал разглагольствовать о рыцарях и замках и выключил свет. Беспросветная тишина. Сухая пустота смерти. Герр Хоффер отчетливо помнил, как чернота давила на глаза и барабанные перепонки.
— Герр Хоффер, они расставлены по порядку?
— Нет, —
— Оно и видно.
Он принялся рыться в картинах, даже не потрудившись затушить сигарету. Некоторое время не раздавалось ни звука, кроме стука рамы о раму, мурлыканья Каспара Фридриха и бурчания в животе и. о. и. о. директора. Бендель будто рылся в огромной картотеке. С картинами он обращался не слишком-то бережно.
— Все старые друзья здесь, — сказал он. — А, вот и Пуссен.
— Я бы с удовольствием почитала дневник бедняжки Густава.
— Нет, — отрезал Вернер. — Это его личное. На чердаках много разрушения, Генрих?
— Я бы сказал, — отозвался герр Хоффер, — что крыша изрядно поедена молью.
— Заткнитесь, — бросил Бендель, не выпуская сигареты изо рта.
Их это возмутило, но они заткнулись. Стук рам, в которых рылся Бендель, был каким-то жутким, шелуха позолоты облетала, как пыль. Каждый раз, дойдя до картины в коричневой бумаге, какого бы неподходящего размера она ни была, он прерывал поиски, поднимал ее перед собой и вглядывался в номер.
"Я изображу потрясение, — думал герр Хоффер, — но мне никто не поверит". Пахло не газами, а скорее канализацией.
— Вот он, — сказал Бендель. — Девятнадцать. Или тут сто девятнадцать? Впрочем, холст великоват.
— Это наш Пауль Бюрк. "Ветер в ветвях". Хотя лично я не слышу никакого…
Бендель подошел к свету и принялся сдирать бумагу.
— Не надо его забирать! — не сдержалась фрау Шенкель. — Я сама его заворачивала.
— Он ничего не возьмет, — возразил герр Хоффер. — Он пришел только посмотреть. Это вполне понятно и…
— Заткнись, — сказал Бендель и вытащил Бюрка из бумаги.
— Говно, — заключил он и сунул полотно в руки герра Хоффера.
— Неправда! — воскликнула фрау Шенкель.
Она тихо заплакала. Бендель на нее даже не взглянул. Герр Хоффер держался за картину, будто это стена, за которую можно спрятаться.
— Как хорошо снова быть среди старых друзей, — произнес Бендель, снова приступив к поискам. — Жаль, что у меня нет времени, чтобы задерживаться перед каждой картиной, как в былые времена.
Найдя еще один холст в упаковке, он распаковал и его, хотя тот для Ван Гога явно был слишком мал.
— Смотрите-ка, несравненный Коро, его прелестная сизая ольха. Так и вспоминается ваша блестящая лекция о Коро и воде и о мечтах Жерара де Нерваля, герр Хоффер. Надеюсь, вы мне не солгали, и картина действительно здесь. Видите ли, у меня мало времени. Если бы у меня были дурные намерения, я забрал бы этого Коро и еще парочку в придачу — мне бы хватило. Но я не вор. Никогда не был вором. Поэтому смотрите: я ставлю его на место.
— Вы сказали, что хотите только посмотреть, — грустно произнес герр Хоффер.
Он выглянул из-за рамы Пауля Бюрка. Пальцы в носках сами собой поджались. Черная штопка выглядела нелепо.
— Я уже сказал. Я не вор, Ингрид.
— Ингрид? — воскликнула фрау Шенкель. Они с Хильде прыснули, и даже Вернер ухмыльнулся.
— Как вы узнали? — спросила сквозь смех фрау Шенкель. Просто кошмар — они веселились как малые дети!
— Вы сказали, — ответил Бендель.
— Не может быть.
— Может. Вы злились на него, как обычно. Вот и рассказали. Это было много лет назад.
— Что вы ему сказали? — спросил герр Хоффер, сгорая со стыда.
— Это нечестно, — проговорила Хильде.
— Твое прозвище, Генрих, — раздался из тени голос Вернера. — Сколько помню, тебя всегда так звали.
Герр Хоффер почувствовал, что это худшее, что случилось с ним за всю жизнь. Хуже Дрездена. Хуже, чем чистка «вырожденцев». Ингрид. Да, пусть даже он не знал, откуда это пошло, но прозвище к нему прилипло. Парадокс. Не зная, как это случилось, он знал почему.
И в этот момент он если не головой, то нутром понял, что Сабина спала с Бенделем.
50
Они закатят самый грандиозный пир в истории человечества. И все дома в городе восстанут из развалин, и каждый скажет другому: "Отлично выглядишь, дружище", и да будет так. И они упьются пивом, и с небес прольется дождь из "Тропического шоколада херши", что придется весьма кстати. Он выудил из кармана панацею от всех бед этого мира — "Техническое руководство военного департамента ТМ30-006", иными словами — немецкий разговорник, без которого ему одному и до завтра не управиться, не говоря уже про сегодня.
Слов «балка» и «пила» нет. Выражение "Вы голодны?" есть, зато "В первый раз за всю мою поганую жизнь слышу это слово" отсутствует, а, между прочим, зря. "Убежище рассчитано только на (___) человек". Толку от подобных предложений, как от козла молока. Кому и когда они могут пригодиться? Никто не будет бомбить своих, разве что те ублюдки, которые обстреляли их под Сен-Кантеном.
Он попробовал объясниться по-немецки, тыкая пальцем в нужные слова. Изобразил руками балку. От разговорника не было никакого толка, и Перри запихал его обратно в карман. И тут вспомнил, что у него еще есть красный блокнот, который он забрал в подвале музея у мертвеца с изгрызанным лицом. Сколько же всякой дряни распихано по карманам, а ведь какая-нибудь дребедень может однажды жизнь спасти — портсигар там, индпакет или запасная обойма. Вот и поди знай, что дребедень, а что — нет. Каждая чепуховина может пригодиться, браток.