Правильный вопрос
Шрифт:
Есть набор понятных требований, которым трудно найти неоднозначное толкование. Например, молочный продукт должен быть сделан из молока, а мясной – из мяса. Молоко получают только из молочных желез млекопитающих, и больше нигде оно не растет. Мясо – это мышечная ткань, а не любая органика, прошедшая переработку, даже подкрашенная и напичканная добавками. Жесткая схема, задающая для всех нижний допустимый предел, попав в руки обладателя самых веских аргументов, становится эластичной, прогибаясь под интересы хозяина. Вместо правильной и объективной постановки вопроса, полученной от специально обученных людей, мы получаем от Системы готовые ответы – не всегда логичные, но устраивающие на текущий момент тех, кто оказался сверху. На ответственных направлениях такого себе не позволяют, там включается принцип «любой ценой». Он удобен, потому что «любая цена» делится на всех и у государства существует множество
Безусловное становится условным – сметаны выпускается сколько запланировано, но при этом она становится очень-очень жидкой и продают его по одной банке в руки, полагая что этого достаточно. Допустимое содержание добавок и примесей в продуктах зависит от текущих урожаев, ситуации с сырьем и выполнением плана. Теперь обнаружить ровную стену в панельном доме – задача непростая и нетривиальная. Если дом еще стоит вертикально – уже хорошо. В правильной постановке задачи ценность промышленных изделий определяется их полезной функцией и сроком службы, в течение которого полезные свойства сохраняются в необходимом объеме. Специфическое свойство отечественных машин и других сложных механизмов вызывало особую гордость. Они постоянно ломались, но редко – насовсем и до конца. Из трех – пяти полупокойников можно было всегда собрать одного Франкенштейна, способного двигаться.
Снова о компьютерах – наши сбоили постоянно, а с их помощью мы должны были ни много ни мало управлять космическими аппаратами. Сам сеанс управления мог продолжаться всего 15 минут, в течение которых хоть один комплект из двух не должен был подвести. Наши машины вели себя как пара немолодых дам с причудами, особенно весной, следуя всем переменам давления и температуры. Задолго до начала сеанса мы пытались определить, какие устройства сегодня настроены наиболее капризно, и подготовиться. Что идет не так, надо было догадаться по миганию лампочек на пульте и поведению устройств – мониторы на тех машинах заменяла автоматическая печатная машинка.
Добрая половина возможных неисправностей устранялась с помощью легкого и точного удара в нужном месте по ряду печатных плат. Чтобы его нанести, мы использовали снятую обувь, которую нам выдавали в комплекте дежурной формы. Иногда достаточно было просто выдернуть элемент и воткнуть его обратно. А теперь представьте, как вы мечетесь от шкафа к шкафу по двум залам по 100 квадратных метров каждый, стучите по стойкам, дергаете и меняете местами платы, буквально своими руками пытаясь протолкнуть буксующий вычислительный процесс хоть на шаг вперед. Добавьте режим «сутки через сутки», угрозу в случае неудачи получить порцию унижений и потерять единственный выходной за месяц, полярный день и полярную ночь… вы уже поняли, зачем нам так нужен был спирт?
Где-то в параллельном измерении уже существовали микропроцессоры, в голливудских фильмах человек сражался с роботами и соперничал в хитрости с безжалостным компьютерным разумом. Зато нам ничто не грозило – наш «искусственный интеллект» без тапочки в умелой руке был совершенно беспомощен.
Правильная идея, вокруг которой строилась Система, показалась не такой уж правильной, а результат 70 лет эксперимента – неубедительным. Мы с жаром неофита бросились в другую крайность. Теперь вроде бы действует «невидимая рука рынка». Адам Смит ее не увидел, потому что в его время логика рационального экономического поведения еще не была настолько формализована и считалось, что всё происходит само собой. Точно так же ее не разглядели авторы нового эксперимента, увлекшись открывающимися перспективами. Они много обсуждали идею в общих чертах, восторгались чужими успехами, не обращая внимания на скучные детали, заставляющие эту идею работать.
Наивно было ждать от попавших из распределителя на свободный рынок, что они пожелают добровольно и во всеуслышание определять границы собственной ответственности (я говорю о правилах из первой главы, задающих нижний предел, после которой товар не считается годным и за него можно не платить). Теперь манипуляция правилами – это не вынужденный ход Системы, обязанной выполнить план, а поле для выгодных компромиссов, которые стали всем доступны.
Государственный контролер и регулятор с исключительными правами никуда не делся, хотя никто другой на его место особо и не претендовал. На некоторое время он растерялся, отошел на второй план, забыв при этом напомнить,
Никто не стал регулировать и ограничивать сам себя, сознательно и последовательно опираясь на объективное знание, хотя в этом был хороший шанс создать собственную, независимую от государственного аппарата повестку – практические вопросы, которыми надо заниматься на постоянной основе. В итоге все участники стали предлагать и обсуждать удобные для себя варианты, но последнее слово во всех вопросах регулирования государство оставило за собой. Так идея саморегулирования в экономике кастрировала сама себя.
Саморегулирование, как его здесь поняли, ограничилось переписыванием собственных старых правил или копированием чужих, но так, как это виделось удобным. Образовался лишь неустойчиво работающий канал для поиска бюрократического компромисса между «саморегулируемыми» рыночными агентами и единственным регулятором – государством. Правила, задуманные для того, чтобы не пускать на рынок всё, чего там быть не должно (подделки и брак), стали эластичным набором условностей, оставляющих возможность для сделки. Так мы получили Систему, в которой возможно всё – от легкого лукавства до беспардонной лжи.
Деформация правил происходит не так резко и явно – действует некоторая инерция с оглядкой на опыт, традиции и остатки здравого смысла. Нам еще есть у кого подсмотреть и списать «домашнее задание» – у тех, кого взялись копировать. Нормативы могут выглядеть по-разному, но учебники у всех нас одни и те же. Логика описания – как сделать один и тот же годный продукт? – тоже не может отличаться принципиально.
При таком подходе содержание документов никак не может по смыслу и содержанию отличаться от таких же нормативов, только написанных другими людьми на другом языке. Но в нашем государственном аппарате, где через одного дипломированные юристы, никто об этом так и не догадался. Сначала на иностранные стандарты оглядывались и намеревались брать за образец. Потом заявили, что их слоны – это совсем не наши слоны и что все наши представления о слонах надо подвергнуть тщательному анализу с последующей адаптацией и модификацией с учетом наших особенностей, географической специфики и культурного наследия. Потом зарубежные нормативы-аналоги оказались инструментами враждебного внешнего вмешательства, мешающими развитию и реализации стратегических замыслов. По крайней мере, так стали заявлять патриотически настроенные производители и наиболее продвинутые чиновники. Теперь уже ничто не ограничивало переписывание документов в соответствии с национальными интересами и нашим уникальным менталитетом. Жесткую и логичную схему, которая помешает предложить вместо полноценного продукта «что-то похожее», можно построить с помощью правильно поставленных вопросов. Только желающих задать эти вопросы так и не нашлось. Возможность наврать даже не в ответе, а в самой постановке вопроса – что мы будем считать обманом? – дает шанс сколь угодно долго оставаться получестными.
Сложилась ситуация, хорошо объяснимая инерцией от предыдущего 70-летнего эксперимента. Участники пошли на простой трюк – правила были оторваны от той самой технической задачи, которую они должны решать. После этого скучное занятие для узкого круга специально обученных людей, понимающих предмет, стало увлекательным упражнением в казуистике. Обсуждение правил стало чем-то вроде богословского спора, поиска правильного описания того, что никто не может (или не хочет) понимать.
Когда мы в 2014 году решили отказаться от всего молока из Евросоюза, то стоило бы вспомнить о том, что корове надо никак не меньше двух лет для того, чтобы созреть, потерять невинность и дать наконец молоко. А сначала ее должна родить другая корова, у которой это тоже получается не сразу. Невозможно без потерь быстро найти тысячи других, никем не занятых буренок, готовых сразу дать нам такое же молоко за те же деньги. Но этот маневр обещали выполнить практически бесплатно, удержав цены при помощи прокурорских, депутатских, антимонопольных и надзорных проверок. Когда серьезные люди вместе надувают щеки и начинают демонстрировать уверенность, то под таким напором прогибается реальность. Куда там простому равновесию предложения и спроса из учебника по экономике!