Правитель империи
Шрифт:
В свете невидимых ламп пластины вспыхивали и гасли. «Видите четыре параллельные прорези в этом шаре? — спросил адмирал. В них опускаются входные взносы. Я должен признаться, что пригласивший вас сказал, что гостей будет двое…». «Скажите ему, что нас было трое, адмирал», — спокойно прервала его Беатриса. «Слово дамы — приказ, тем более, что он это ваш отец, мистер Джерри Парсел». — Райдхэрст вновь поцеловал руку мисс Парсел. Оглянулся на ее спутников, сказал веско: «Девиз нашего клуба: „Ничему не удивляюсь. Обо всем молчу“. И, словно кто-то ему возражал, добавил: „Да, именно так“».
В разных концах зала стояло дюжины полторы кресел, несколько журнальных столиков, два бара на колесиках. В правом дальнем углу покоился большой бильярдный
Лишь в одном из кресел тихо спал лысый, полный, коротконогий мужчина с пшеничными висячими усами. «Одна из достопримечательностей клуба — „вечно спящий Уолли“, — Райдхэрст кивнул, улыбаясь, на лысого. — Приезжает, обедает, выпивает полбутылки коньяка, спит, точно в два часа утра отправляется домой. И так изо дня в день, из года в год».
Следующий зал был чуть меньше первого. В нем свободно и удобно разместилось пять столов, покрытых зеленым сукном для игры в рулетку и карты. Здесь было довольно много народа.
На трех столах играли в рулетку, на одном — в карты. Впрочем, было нешумно. Слышались лишь голоса крупье да кое-кого из публики. Те, кто делал ставки, были немногословны. «Мини Лас-Вегас», — отметил Раджан. Адмирал бросил на него строгий взгляд и приложил палец к губам: «Тссс… Девиз клуба священен». «Все это в высшей степени многообещающе, но при чем тут изящная словесность?» — поинтересовалась Беатриса. Улыбка Райдхэрста словно говорила: «Терпение, господа». Из игорного зала было несколько выходов. Следуя за адмиралом, они вышли через самый незаметный — в правой стене. Миновав довольно длинный коридор, оказались в небольшом амфитеатре. Ряды широких кресел бежали пологой дугой. В полутьме нескоро отыскали свободные места. При слабом прикосновении кресла легко раздвигались, заставляли полулежать. Вдруг яркий прожектор осветил высокую сцену. теперь можно было разглядеть, что зрителей в зале находилось человек тридцать. «Здесь мы проводим главный ежегодный конкурс на лучшее художественное чтение. Шесть дней в неделю проходит предварительный отбор. К нему допускаются приятельницы членов клуба. Читать разрешается лишь сонеты Шекспира и рубаи Хайяма». «Если это конкурс, то должен быть и приз?» — спросил Картенев. «Много призов, — подтвердил Райдхэрст. — Высший приз — большая сумма денег и полностью оплаченное шестинедельное кругосветное путешествие». «Большая сумма?» — заинтересовался Раджан. «Большая, заверил его адмирал. Помолчав, добавил: — По любым стандартам». Прозвучал мелодичный перезвон, объявляя о начале выступления очередной соискательницы. На сцену выбежала совершенно нагая девушка.
Кто-то сидевший впереди Картенева вполголоса сказал:
— А ля Мерилин Монро в юности. только «колокольчики» что-то слишком малы.
— Японская грудь, — возразил его сосед слева. — Сейчас это модно. Весьма модно.
— Уильям Шекспир, — объявила девушка приятным низким голосом. — Сонет пятьдесят шестой.
Проснись, любовь! Твое ли острие
Тупей, чем жало голода и жажды?
Как ни обильны яства и питье,
Нельзя навек насытиться однажды.
Так и любовь. Ее голодный взгляд
Сегодня утомлен до утомленья,
А завтра снова ты огнем объят,
Рожденным для горенья, а не тленья.
Чтобы любовь была нам дорога,
Пусть океаном будет час разлуки,
Пусть двое, выходя на берега,
Один к другому простирают руки.
Пусть зимней стужей будет этот час,
Чтобы весна теплей пригрела нас!
[1]
Раздались негромкие, но внушительные аплодисменты. Девушка выпрямилась, делала неумела книксен, застенчиво улыбалась.
Вновь прозвучал перезвон. Теперь выступали две брюнетки. Тоже нагие, они исполняли пантомиму «Пастушка и пастушок». Невинные ухаживания постепенно переходили в томный флирт.
Апофеоз пантомимы, который совершался при свете багровых лучей, являл собой имитацию полового акта. «Эти „колокольчики“ весьма в моем вкусе», удовлетворенно вздохнул сидевший впереди Картенева и сделал какую-то пометку в раскрытой на коленях программе. теперь «пастушка» опустилась на колени и обняла за ноги «пастушка». Высоким, чистым голосом «он» объявил: «Омар Хайям. рубаи пятьдесят девять». И, нараспев, произнес:
От стрел, что мечет смерть, нам не найти щита:
И с нищим и с царем она равно крута.
Чтоб с наслажденьем жить, живи для наслажденья,
Последнюю строку рубаи меланхолично — и так же высоко полупропела «пастушка»:
Все прочее поверь! — одна лишь суета!
«Пастушок»: «Рубаи сто четыре».
Пред взором милых глаз, огнем вина объятый,
Под плеск ладоней в пляс лети стопой крылатой!
В десятом кубке прок, ей-ей же, невелик.
«Пастушка»:
Чтоб жажду утолить, готовь шестидесятый…
Теперь «пастушка» и «пастушок» стояли, слившись в пылком объятии, читали стихи дуэтом: «Рубаи двести семьдесят семь»:
«Вино пить — грех». Подумай, не спеши!
Сам против жизни явно не греши.
В ад посылать из-за вина и женщин?
Тогда в раю, наверно, ни души…
[2]
В малом баре клуба Райдхэрст, кивая на большие — в полный рост — ню, рассказывал об особо выдающихся победительницах конкурса за последние десять лет. «Мисс Маккинли, — он отхлебнул немного бренди, подержал его во рту, глотнул, зажмурившись, — знаете ли, получила преотличный контракт в Голливуде. Сейчас снимается в очередной картине. Да-а. Загротцки вышла замуж за члена клуба Грегори Келли, контролирует двести двадцать один миллион долларов. А эти, сегодняшние — славные девочки, не правда ли? В меру — проказницы. И артистичны. Вы как полагаете?» «Дикция, дикция у них страдает, вот что!» назидательно сказала Беатриса. «Дикция, — пробормотал Райдхэрст. — Н-не заметил». Он посмотрел на Раджана и Картенева, ожидая от них помощи. «Дикция — вот в чем вопрос», — поддержал Беатрису Раджан. Картенев молчал, поглаживая пальцами стакан с соком.
Вскоре Беатриса объявила, что она непрочь «попытать счастья на зеленом сукне». Адмирал вскочил, галантно предложил ей руку. Раджан поднялся за ними. «Я посижу еще немного и догоню вас», — махнул рукой Виктор. «Налево по лестнице, через бельэтаж — так короче, — крикнул ему адмирал. — не заблудитесь». «Черт меня дернул поехать в этот клуб, — думал Виктор. — Все здесь запретно, все за гранью закона. Правда, одно дело читать о таких злачных местах в прессе, и совсем другое — увидеть их воочию… Вседозволенность — какая это, однако, скверная штука. Я знаю, чувствую, что есть границы, которые нельзя преступать, не рискуя умертвить душу человеческую.