Правительницы России
Шрифт:
К этому времени Шубин уже томился в неволе, а конюхи и истопники не шли ни в какое сравнение с неожиданно появившимся могучим чернобородым любовником.
Елизавета пришла в восторг от альковных утех с ним и огромной силы его страсти. Приближая Разумовского к своей особе, Елизавета сначала переименовала своего нового друга из певчих в «придворные бандуристы», а затем он стал и «гоф-интендантом», получив под своё начало двор и все имения своей благодетельницы-цесаревны.
Став одним из влиятельных придворных, Розум, превратившийся в Алексея Григорьевича Разумовского, остался добрым, скромным, умным человеком, каким и был прежде. Он любил свою мать, заботился о брате и трёх сёстрах, посылая им деньги, принимал своих деревенских земляков, приезжавших в Петербург, и старался никому не делать зла.
Появившись рядом с Елизаветой Петровной в 1731 году, Алексей Разумовский оказался чуждым дворцовых интриг, политических игр, коварства, хитростей, борения страстей и не изменил себе на протяжении всей своей жизни. Этими качествами он снискал уважение многих сановников и аристократов. В числе его друзей были и многие родственники Елизаветы Петровны. И сама цесаревна, казалось, приняла тот образ жизни и характер отношений, какой был свойствен её «другу нелицемерному», как в одном из писем назвала она своего возлюбленного Алексея Разумовского.
Кроме того, не следует забывать, что и Алексей и Елизавета были необычайно сладострастны, молоды и сильны, и обуревавшую их страсть ставили на первое место среди всех прочих чувств.
Уже в самом конце описанных здесь событий, когда заговор вот-вот должен был разразиться, произошёл эпизод, красноречиво свидетельствующий об интимных отношениях Елизаветы с Разумовским, а в связи с этим и о подлинных её отношениях с Лестоком. Об этом в довольно изысканной манере и вместе с тем не без натуралистических подробностей информировал прусского короля Фридриха II его посол Мардефельд: «Особа, о которой идёт речь, соединяет в себе большую красоту, чарующую грацию и чрезвычайно много приятного с большим умом и набожностью, исполняя внешние обряды с беспримерной точностью». Добавим, что эта её набожность, любовь к церковным службам и особенно к их обрядовой стороне, как и сердечная склонность цесаревны к русским песням, хороводам и простонародной пище, приводили в восторг патриотов, негодовавших против засилья немцев, руководивших страной, но не знавших даже её языка. Переходя же к личным отношениям цесаревны и её лейб-медика, Мардефельд продолжал: «Родившаяся под роковым созвездием, то есть в самую минуту нежной встречи Марса с Венерой, она ежедневно по несколько раз приносит жертву на алтаре матери Амура — то есть Венеры, значительно превосходя такими набожными делами супруг императора Клавдия и Сигизмунда (Агриппины и Марии, прославившихся крайней развращённостью). Первым жрецом, отличённым ею (Елизаветой Петровной) был подданный Нептуна, простой рослый матрос — кадет Морского шляхетского корпуса Александр Бутурлин. Теперь эта важная должность не занята в продолжение двух лет. До того её исполняли жрецы, не имевшие особого значения (Возжинский, Лялин, Скворцов и масса других). Наконец нашёлся достойный в лице Аполлона с громовым голосом, уроженец Украины, и должность засияла с новым блеском. Не щадя сил,1 он слишком усердствовал, и с ним стали делаться обмороки, что побудило однажды его покровительницу отправиться в полном дезабилье к Гиппократу (то есть Лестоку), посвящённому в тайны, чтобы просить его оказать помощь больному. Застав лекаря в постели, она уселась на край её и упрашивала его встать. А он, напротив, стал приглашать её позабавиться. В своём нетерпении помочь другу сердечному (то есть потерявшему сознание Разумовскому) она отвечала с сердцем: «Сам знаешь, что не про тебя печь топится!» «Ну, — ответил он грубо, — разве не лучше бы тебе заняться этим со мной, чем со столькими из подонков?» Но разговор этим ограничился, и Лесток повиновался».
Из этого письма Мардефельда следует, что, несмотря на известную зависимость Елизаветы от Лестока, как одного из главных участников заговора, она не ответила на его притязания, ибо в это время на первое место у цесаревны выступили политические амбиции.
Экстремальные обстоятельства, при которых неотвратимой реальностью могли стать и тюрьма и плаха, всё чаще заставляли Елизавету вспоминать, что она — не кто-нибудь, а дочь всемирно прославленного первого всероссийского императора. Но она боялась преследований и всеми способами делала вид, что грязная политика её не касается, что вся она поглощена любовью и удовольствиями: пела, плясала, охотилась, кутила и развлекалась.
Так и проходила жизнь родной дочери Петра Великого и при племяннике её Петре II, и при тётке Анне Ивановне, и при формальном императоре Иване VI, её внучатом племяннике, который её отцу, императору Петру Великому, был и вовсе десятая вода на киселе. А Елизавета Петровна свято верила, что её права на российский императорский трон единственно законные и самые из всех основательные. И конечно же знала, что и многие в России помнят о том, чья она дочь, и убеждены в её правах на престол.
Переворот
И вот наступила ночь с 24 на 25 ноября 1741 года — ночь очередного дворцового переворота, когда волею судьбы рядом с цесаревной оказались: врач — француз Арман Лес ток, русский аристократ камер-юнкер Михаил Воронцов, мелкий служитель из Академии наук — немец Карл Шварц и рядовой Преображенского полка, крещёный еврей Пётр Грюнштейн.
Так как именно этот квартет сыграл главную партию в грядущем перевороте, имеет смысл познакомиться с каждым из новых героев поподробнее.
Об Армане Лестоке мы уже знаем. Что же касается Михаила Илларионовича Воронцова, то он был камер-юнкером Елизаветы с четырнадцати лет. Михаил пользовался расположением цесаревны ещё и потому, что в трудных для неё финансовых обстоятельствах ссужал деньги, которые давал ему старший брат — Роман Воронцов, женатый на богатой купчихе Марфе Ивановне Сурминой. Эта сторона отношений была скрыта от непосвящённых и придавала им оттенок дружеской доверительности, которая впоследствии переросла в прочное доверие, позволившее ввести Михаила Воронцова в круг главных участников переворота.
Третий участник заговора — Христофор-Якоб, на русский манер Карл Иванович, Шварц был вначале трубачом в Семёновском полку, но из-за скудости заработка играл ещё и на свадьбах и похоронах, безуспешно пытаясь стать дворцовым музыкантом. Есть сведения, что, когда цесаревна была ещё ребёнком, он некоторое время давал ей уроки музыки. Не имея успеха в Петербурге, Шварц решил поправить свои дела в чужих краях и добился назначения в русскую дипломатическую миссию, отправлявшуюся в Китай. Эта миссия готовилась ещё при жизни Петра I, но начало её деятельности относится к осени 1725 года.
Итак, на подмостках истории Шварц появился тогда, когда рядом с ним оказался Савва Лукич Владиславич-Рагузинский, как именовался он в документах того времени, «действительный статский советник, чрезвычайный посланник и полномочный министр, иллирический граф» (Иллирия — западная часть Балканского полуострова — ныне Словения и Хорватия).
Савва Рагузинский перед отъездом в Китай 1 сентября 1725 года подал в Государственную Коллегию иностранных дел «доношение», в коем просил включить в состав его миссии и Шварца. «Шварц, — писал в одном из последующих донесений Рагузинский, — в Швеции инженерству учился и в практике фортецы (то есть крепости) строил, хотя ныне и трубачом при мне обретается». Когда посольство доехало до Селенги, Шилки и Амура, Шварц после долгих поисков нашёл отличное место для строительства двух новых крепостей — Селенгинской и Нерчинской, а после того составил и чертежи для их строительства. Рагузинский сообщал также, что Шварц, с его слов, «при шведских и датских войсках в инженерном деле служил и сказывает, что такому делу из младенчества обучался».
И наконец, следует упомянуть и об ещё одном активном участнике заговора — Юрии или, по другим данным, Петре Грюнштейне. Он был рядовым в Преображенском полку и вместе со Шварцем вёл агитацию в пользу Елизаветы Петровны в гренадерской роте, которая и стала главной силой в совершении государственного переворота.
Однако прежде, чем это случилось, произошли и другие события, предопределившие успех задуманного предприятия.
Вспомним, что 25 ноября гвардия должна была выступить в поход и письменные приказы об этом уже были разосланы в гвардейские полки. Вспомним также, что Лесток принёс Елизавете рисунки, на которых были изображены трон и виселица.