Правительницы России
Шрифт:
Ещё большие повышения ожидали офицеров: прапорщик стал полковником, адъютант — бригадиром, два подпоручика — генерал-майорами, два поручика — генерал-лейтенантами, командир роты — капитан-поручик — получил чин генерал-аншефа. Сама же Елизавета стала капитаном лейб-кампании.
Солдаты не из дворян получили права потомственных дворян и вместе с тем — поместья и крепостных крестьян, впрочем, в среднем каждый лейб-кампаниец стал владельцем 29 душ. Все они теперь имели гербы с одним и тем же девизом: «За верность и ревность», особую форму и особое содержание.
Что же касается главных заговорщиков — Воронцова, Лестока, Шварца и Грюнштейна, то судьбы их оказались хотя и разными, но в чём-то сильно схожими.
В первые же дни после удавшегося переворота каждый из них получил и чины и награды. Камер-юнкер Михаил Илларионович
В ночь на 25 ноября именно Воронцов арестовал Антона-Ульриха и Анну Леопольдовну, и он вправе был рассчитывать на наивысшую награду. Так и произошло. Кроме чина генерал-майора он был удостоен придворного звания действительного камергера и награждён богатыми поместьями с сотнями крепостных.
Вскоре, 2 января 1742 года, менее чем через полтора месяца после переворота, Воронцов женился на племяннице Елизаветы — графине Анне Карловне Скавронской, а ещё через два года и сам был удостоен титула графа.
Заслуги Лестока были вознаграждены и тем, что он был назначен Главным директором Медицинской канцелярии с окладом в семь тысяч рублей в год. Ему бы следовало удовлетвориться достигнутым, но Лесток возомнил себя первым царедворцем и начал вмешиваться даже в назначения министров и в переговоры с иноземными послами. Он стал открыто поддерживать маркиза Шетарди и действовать в пользу Франции, а затем, за пенсии и взятки от Берлинского двора, и в пользу Пруссии. Глава Коллегии иностранных дел Алексей Петрович Бестужев-Рюмин сумел убедить Елизавету в необходимости высылки Лестока из России, что и было сделано. Правда, пилюлю хорошо подсластили милостивой аудиенцией и богатыми подарками. И всё же Лесток вскоре вернулся в Россию и вступил с Воронцовым и послами Франции и Пруссии в секретный антиправительственный заговор. Бестужев, перлюстрируя переписку Лестока и организовав полицейскую слежку, предоставил Елизавете Петровне неопровержимые улики против Лестока. В ноябре 1748 года лейб-медик был арестован, допрошен с применением пыток и, хотя ни в чём не сознался, приговорён к наказанию кнутом и пожизненной ссылке в Охотск. Однако Елизавета приказала оставить Лестока и его жену, арестованную вместе с ним, в Петропавловской крепости, особо указав на то, чтобы их содержали в довольстве и сытости, никаких обид им не чинили и даже разрешила иметь слугу и служанку. В 1750 году супругов Лесток перевезли в Углич, потом — в Устюг и только с воцарением в 1762 года Петра III, после четырнадцати лет заключения и ссылки, вернули в Петербург. Но пожить на свободе Лестоку пришлось недолго — через пять лет, 12 июня 1767 года, он умер.
Не лучше сложилась и судьба Грюнштейна. Сначала всё шло хорошо. Он женился 8 ноября 1742 года, причём его сватьей была сама Елизавета Петровна, пожаловавшая жениху и невесте богатые поместья. Вскоре императрица присвоила ему и новый чин — генерал-майора. Такие почести вскружили голову Грюнштейну не менее, чем Лестоку, и он замахнулся на генерал-прокурора Сената, князя и генерал-аншефа Никиту Юрьевича Трубецкого. Императрица сумела их примирить, но не сумела образумить зарвавшегося лейб-кампанца на будущее.
В сентябре 1744 года Грюнштейн, оказавшись с группой лейб-кампанцев в Нежине, где жила мать Алексея Григорьевича Разумовского Наталья Демьяновна, побил палками одного из её зятьев, бунчугового товарища Власа Климовича за то, что тот не уступил дорогу его карете. Вдобавок Грюнштейн стал хулить семью Разумовских нечистыми словами и грозился побить и самое Наталью Демьяновну. А ведь она была не просто матерью Разумовского, но и свекровью императрицы, потому что весной 1742 года Елизавета Петровна и Разумовский обвенчались. Да и Власа Климовича Грюнштейн побил зря: бунчуговый товарищ был не последним человеком в гетманской администрации. Бунчужный — особа, занимавшая при гетмане Украины одну из самых почётных должностей, в обязанность коей входила защита бунчука — войсковой регалии, равнозначной войсковому знамени и булаве. У бунчужного в подчинении состояли его «товарищи», то есть его помощники, подчинявшиеся только самому гетману и исполнявшие его поручения по военной, административной и дипломатической части. Когда младший брат Алексея Григорьевича Разумовского — Кирилл Григорьевич, стал гетманом Украины, то трое их шуринов — мужья их трёх сестёр — немедленно стали бунчуговыми товарищами, получая кроме почёта ещё и хорошее жалованье.
Так что Грюнштейн поднял руку на важную персону. Но самое главное, обнаглевший Грюнштейн бил Власа Климовича, не обращая внимания на мольбы и слёзы Натальи Демьяновны. Новоиспечённый генерал неистовствовал до тех пор, пока прибежавшие казаки не побили палками его самого и не повязали.
Всё случившееся Грюнштейну с рук не сошло. Его привезли в Тайную канцелярию, а уж там припомнили и многие другие его вины и проделки. Не желая пытать лейб-кампанцев — участников и свидетелей нежинской свары, императрица приговорила Грюнштейна к ссылке в Устюг, куда вскоре прибыли и супруги Лесток. Как и Лесток, Грюнштейн был возвращён в Петербург в 1762 году, но там не остался: уехал в одно из подаренных ему имений.
А вот полковник Христофор-Якоб Шварц, получив воинское звание, тут же оставил службу и подался в подаренное ему императрицей поместье. Он был холост, любил выпить и проявлял необузданное пристрастие к прекрасному полу. Однажды Шварц набросился на девушку-крестьянку, пытаясь силой овладеть ею. Девушка не поддалась, схватила вилы и насмерть заколола насильника.
Так закончил свою жизнь четвёртый активный участник дворцового переворота.
А теперь возвратимся к исходу 1741 года. Мы помним, что самый его конец, последний день декабря, ознаменовался Указом императрицы о создании Лейб-кампании и о наградах лейб-кампанцам.
Вслед за тем последовали дальнейшие награды, приуроченные к неизбежным празднествам: присяге, коронации и прочим торжествам, связанным с воцарением новой государыни.
Императрица и Разумовский после переворота уже не считали необходимым хотя бы из приличия скрывать свои интимные отношения. Фаворит поселился в апартаментах, находящихся рядом со спальней императрицы и, не стесняясь дворцовых служителей, приходил к своей возлюбленной в ночных туфлях и халате.
30 ноября, на пятый день прихода Елизаветы к власти, Разумовский стал действительным камергером и генерал-поручиком. Вскоре после ареста и отстранения от должностей Бирона, Остермана, Миниха и Левенвольде с их немногочисленными сторонниками на важнейших государственных постах появились сановники с чисто русскими фамилиями. Современникам казалось, что с воцарением Елизаветы изменилось существо национальной политики России. Но это только казалось, ибо новые русские министры — Бестужев-Рюмин, Воронцов, Олсуфьев и Волков, получали от иностранных дворов не меньшие пенсии и подношения, чем их немецкие предшественники. Правда, сама императрица при каждом удобном случае любила говорить, что русский офицер или русский чиновник для неё всегда предпочтительнее иноземца, но существа дела это не изменило, ибо система оставалась прежней и в своей основе и в принципах.
Помня хорошее к себе отношение Бирона, Елизавета приказала возвратить его из Пелыма, однако въезд в Петербург и Москву для него остался закрытым, но место поселения было далеко не самым худшим: герцог и всё его семейство переехало в Ярославль.
Елизавета велела купить для него большой дом и вернуть опальному временщику полтора десятка слуг, мебель, кареты, серебряную посуду и библиотеку. На его содержание казна отпускала большие деньги, но сам герцог, несмотря на всё это, находился под стражей и даже на охоту ездил в сопровождении караульных. Так прожил Бирон всё царствование Елизаветы — все двадцать лет. Вернулся он в Петербург лишь после её смерти, когда ему уже перевалило за семьдесят.
Иная судьба ожидала врагов Бирона — Остермана и Миниха. Их приговорили к четвертованию. На Васильевском острове, против здания Двенадцати коллегий, построили эшафот и приготовили всё необходимое для мучительной смертной казни.
Первым подвели к эшафоту Миниха. Он шёл из недалёкой отсюда Петропавловской крепости с высоко поднятой головой, твёрдой походкой, чисто выбритый, в сверкающих ботфортах и красном фельдмаршальском плаще. Офицеры стражи, шедшие с ним рядом, потом вспоминали, что старый фельдмаршал рассказывал им о сражениях, в которых довелось ему побывать, был совершенно спокоен и даже улыбался. Миних быстро и твёрдо взошёл на эшафот и без тени страха подошёл к плахе с воткнутым в неё огромным топором, которым его через несколько минут должны были, живого, разрубить на куски.