Право на одиночество
Шрифт:
Всё закончилось предсказуемо – мы сорвались.
В тот день я пол-утра провела с Максимом в кабинете, обсуждая несколько проектов редакции детской литературы, о которых нам предстояло рассказывать на ближайшем совещании. Мы пересматривали расчёты и выкладки отдела маркетинга по популярности подобных проектов среди покупателей и никак не могли прийти к единому решению.
В конце концов я, устав, заявила, что хочу есть, и встала со стула, прихватив со стола огромную папку с бумагами. Громов немедленно вскочил с места, подхватил папку и, нагнувшись, легко поцеловал
– Я тоже… хочу.
У меня немедленно перехватило дыхание, когда я заметила выражение его глаз.
– Только не есть.
И папка с грохотом полетела на пол. Максим целовал меня с жадностью, как будто не видел по крайней мере несколько недель, а я отвечала, непроизвольно подаваясь навстречу и закидывая на него одну ногу…
Опомнилась я, лёжа на диване с расстёгнутой блузкой и задранной юбкой. Сверкая на весь кабинет голой грудью, я смотрела, как тяжело дышащий Громов застёгивает штаны.
– О господи, – пробормотала я, закрывая глаза руками. Желание отхлынуло – и меня настиг стыд.
Я! Только что! Занималась… О-о-о!… На работе! Со своим начальником!
Да ещё и вот так, полуодетыми…
– Ой бли-ин, – всхлипнула я. Вопреки здравому смыслу, я продолжала держаться за голову, вместо того, чтобы пытаться прикрыть грудь или опустить юбку.
– Наташа, – Максим сел рядом и оторвал мои руки от головы, – объясни, пожалуйста, что с тобой происходит?
Мне стало ещё хуже, как только я заметила, с каким удовольствием он пялится на мой стриптиз. Поэтому я села, оправила юбку, застегнула блузку и только тогда, шмыгнув носом, ответила:
– Стыдно.
– Почему? – он снова взял меня за руку. – Пожалуйста, объясни мне, я хочу понять.
Я посмотрела на него со страданием.
– Что ты со мной сделал, Максим? Я никогда не была такой. И никогда не думала, что вообще могу быть. Я всегда была благоразумной и спокойной, могла управлять своими чувствами. Кажется, исполнилось твоё желание, потому что я абсолютно потеряла голову.
Он рассмеялся.
– Всё равно не понимаю, что тебя не устраивает.
– Не понимаешь? – я вздохнула. – Каждый раз, когда ты ко мне прикасаешься, у меня в голове вспыхивают неприличные картинки.
Смех Громова перешёл в откровенный хохот, и я надулась.
– Не обижайся, Наташ, просто если бы ты знала, какие у меня там бывают картинки! Мы же с тобой оба обладаем слишком хорошим воображением. Поэтому ты так и реагируешь – начинаешь представлять то, чего хочешь. Ты ведь так делаешь и в других случаях, например, когда голодна, представляешь еду. Просто тогда ты этого не замечаешь.
– Возможно, ты прав, но… Пожалуй, то, что было сегодня, – это чересчур… Я не могу так. На работе, полуодетые, как какие-то животные… Мне стыдно…
Несколько секунд Максим просто смотрел на меня. А потом обнял и погладил по волосам, успокаивая.
– Не нужно стыдиться своих чувств, родная.
Я вздрогнула, услышав это обращение – до сих пор Громов называл меня только Наташей.
– Не нужно стыдиться чувств. Ими нужно наслаждаться. Они касаются только нас с тобой, здесь больше никого нет, и поверь мне, я никогда в жизни не стану смеяться над тобой из-за твоих чувств или желаний.
– Дело не в тебе. Дело во мне.
Он приподнял моё лицо и легко поцеловал в губы, а потом ласково улыбнулся.
– Не нужно стыдиться самой себя, родная. Но, так уж и быть, обещаю, что больше не буду провоцировать тебя на работе.
– Честно-честно? – я обрадовалась.
– Клянусь своей треуголкой! – рассмеялся мой барон Мюнхгаузен.
36
Мы даже не заметили, как пришла зима. Настоящая, с огромными сугробами и колючим, как ёлка, морозом. Узорами раскрасила окна, засыпала дорожки, захрустела под ногами, заставила одеваться теплее. Я сама съездила с Лисёнком и Ликой в торговый центр за пуховиками, шапками и шарфами – Алиса из всего выросла, а Анжелику мне просто хотелось порадовать.
Дело потихоньку двигалось к Новому году, и девочки со страхом ожидали приезда мамы. Они ничего не говорили мне, но я ловила отголоски их настроения, понимая, что они не хотят встречать Новый год без меня или папы. И невозможно описать, как мне было это приятно.
В середине декабря неожиданно заболела Лика. Девочка долго гуляла в субботу вечером с подругой, а в воскресенье утром проснулась с температурой, головной болью, жутким кашлем и ознобом.
Мы не знали, что делать с Лисёнком – ей нельзя было оставаться в одной комнате с сестрой. Я сама предложила Максиму на время поехать в «золотую» квартиру, пока я буду ждать врача. А потом мы договорились, что на неделе Алиса будет оставаться несколько дней подряд у своей лучшей подруги.
Лика не жаловалась. Она просто молча позволила переодеть себя в чистое бельё и протереть мокрым полотенцем, а потом приняла чай с мёдом из моих рук и также молча всё выпила.
Глаза девочки лихорадочно блестели. На градуснике было 38,5 градусов, и я уже начинала волноваться, потому что доктор задерживался.
– Он придёт, – вдруг сказала Лика хриплым голосом. – Врачи всегда опаздывают.
Я улыбнулась.
– Хочешь, я сделаю тебе молока с мёдом? От горла хорошо помогает.
– Хочу, – ответила девочка, помолчав несколько секунд. – Только можно без пенок? У папы всегда получается с пенками. Так противно.
Я захихикала. У моего папы была точно такая же проблема – никак не получалось сделать мне молоко без пенок, когда я болела. А с пенками я пить категорически отказывалась.
Когда я принесла Анжелике горячего молока с мёдом и сливочным маслом, она выпила всю чашку с таким наслаждением, будто я принесла ей нектар жизни.
– Без пенок? – уточнила я.
Она кивнула и поставила чашку на стол.
– Да.
Помолчав, Лика вдруг сказала:
– Мама всегда уходила, когда в доме кто-нибудь заболевал. Чтобы не заразиться. За нами всегда ухаживал папа или бабушка. Последние три года, с тех пор, как она умерла, я старалась не болеть, чтобы не оставаться одной. Почему ты не ушла? Ты не боишься заразиться?