Право на рок
Шрифт:
А нужно сказать, что я знала о существовании песни Клифа Ричарда «Мама, я почти знаменит». Мне очень понравилось это название, и я частенько, слегка посмеиваясь над сыном, спрашивала его: «Ну когда же ты станешь почти знаменит?», делая ударение на «почти». Вот он и сказал мне эти слова. Но мы только подурачились, посмеялись, делая вид, что не придаем сказанному большого значения и воспринимаем это, как шутку. Слова удивления и одобрения у нас почему-то не были в ходу. А как прав, тысячу раз прав Булат Окуджава, призывая: «Давайте говорить друг другу комплименты, ведь это все любви счастливые моменты».
Наверное, очень хорошо и интересно о друзьях-товарищах и их встречах, где царила непринужденность, розыгрыши, эпатаж, могла бы рассказать Мишина жена - Наташа. Ей бы это удалось гораздо лучше, чем мне, и, может быть, она это сделает.
А пока в качестве дополнения к моим беглым заметкам я хочу поместить сочиненную Наташей азбуку. Только признаюсь, что я это делаю без разрешения Наташи и без согласования с ней некоторых моих маленьких поправок.
Эту азбуку она прислала Мише летом 1981 года из своего «родового имения», где отдыхала с маленьким Женей. Видимо, она скучала о доме, об оставшихся друзьях и посвятила им следующие забавные и милые строки:
И у меня, и у Натальи в ее «Азбуке» упомянута лишь небольшая часть Мишиных друзей - на самом деле их было гораздо больше. А о хороших знакомых и говорить нечего - их было очень-очень много.
Меня часто даже удивляло, как быстро и непринужденно знакомился он с новыми людьми, как свободно он с ними себя вел. В детстве и даже в школьные годы он был довольно застенчив, не любил больших, шумных компаний и новых знакомств. Круг его приятелей был довольно ограниченным. С годами он стал более раскованным, более общительным и вполне комфортно себя чувствовал в новом месте, даже среди совсем незнакомых людей. Он мог поехать куда угодно один и сразу приобрести массу знакомств.
Так, оказавшись впервые в жизни один в незнакомом Киеве, он не растерялся и довольно быстро сошелся с какими-то ребятами из Политехнического института, ночевал у них в общежитии и чувствовал себя вполне в своей тарелке.
С удивительной легкостью без всякой поклажи, без билета и с минимальной суммой денег отправлялся он на прибалтийские сэйшены в 70-х годах. Ехал туда и обратно весьма распространенным в то время «автостопом». Жили там, практически, под открытым небом, питались, складывая в общий котел «кто сколько мог». И Мише очень нравилась эта обстановка братства, единодушия, увлеченности. А удобства, комфорт его не волновали никогда.
Миша был удивительно непрактичным и легкомысленным человеком. Он не умел и не хотел экономить деньги и приобретать какие-то вещи; он жил сегодняшним днем и не заботился о будущем.
Помню, как после его женитьбы я спросила, что бы он хотел взять из дома, чем я могу ему помочь? Он сказал, что подумает и посоветуется с Наташей. Долгое время никаких просьб не поступало. Наконец, в одно из своих посещений он сказал: «Мама, если ты не будешь возражать, я возьму пепельницу. Я к ней привык, и она мне нравится». Больше он никогда ничего не просил; если и брал, то только по моей инициативе и под моим нажимом.
Подтверждает его легкомысленное отношение к бытовым вопросам также безумная идея с покупкой автомобиля.
Однажды он прибежал радостный и взволнованный и сообщил, что собирается купить авто. Кто-то, наверное, хорошо представляя характер Миши, предложил ему купить автомобиль «за дешево», в рассрочку, но весьма подержанный. Этого автомобиля Миша не видел, каково его состояние и даже на ходу ли он - не знал, ремонтировать и водить не умел, где будет держать его, не думал.
Я знала, что у него нет ни любви к технике, ни навыков ее ремонта, потому что видела, как в случае каких-то неполадок в аппаратуре, он просто подсовывал спички, карандаши, проволочки и никогда не доводил дело до полного порядка. Меня это всегда огорчало и даже возмущало. У него, вообще-то, были неплохие руки, и кое-что в технике он соображал, но ремонтировать, приводить в порядок - не любил. О каком же автомобиле могла идти речь? Я стала убеждать его, что такую покупку может позволить себе только профессиональный водитель, или автослесарь, или безумный автолюбитель, предпочитающий лежать под ней и копаться в ее внутренностях, а не ездить на своей машине. Моя горячая тирада заставила его призадуматься, нарисованные мною перспективы его совершенно не устраивали. Он тут же позвонил кому-то и сказал, что покупать авто не будет. Убежал он еще более радостным, чем прибежал, с чувством освобождения от надвинувшихся забот. К вопросу о покупке автомобиля он уже никогда больше не возвращался.
Он был совершенно равнодушен к комфорту жилища, к одежде и всему тому, что относится к бытовой стороне жизни. В повседневной жизни все это мало интересовало его. Более того, он был крайне беспечен и очень мало заботился о своем личном и семейном благосостоянии. Его вполне устраивала маленькая комната в большой коммунальной квартире, бедная обстановка, непритязательная одежда и еда. А ведь многие его коллеги к тому времени уже обзавелись отдельными квартирами, престижным декором, дорогой импортной аппаратурой и даже машинами. Ему все это, кроме, пожалуй, аппаратуры, было не нужно.
Зато в его семейный дом, состоящий из одной комнатенки, мог зайти каждый, подчас, даже малознакомый или незнакомый вовсе. Приходили в любое время дня и ночи, приезжали из разных городов и весей, оставались отдохнуть, перекусить, переночевать. А к тому же еще и поиграть, и послушать новые записи, и попить пивка или чего-нибудь покрепче. Всех приветливо и радушно принимала его жена Наташа. Десять лет такой беспокойной, неудобной и необеспеченной жизни, наверное, вынесла бы не каждая женщина. Наташа проявила много доброты, терпения, понимания. И не будем судить ее за то, что она устала, где-то сломалась и не донесла свой крест до конца.
Вот и подошло к концу мое грустное повествование. Все это я писала не по своей инициативе, а по просьбе друзей Миши, задумавших книгу о Майке и группе «Зоопарк».
Я еще не знаю, увидят ли мои записки свет и даже не знаю, хочу ли я этого. Я не знаю, как отнесся бы ко всей этой затее Миша. Я не знаю, будет ли это кому-нибудь интересно. И вообще я не знаю, зачем и для кого я все это писала.
Наверное, я это делала прежде всего для себя. Смерть Миши была для меня столь внезапной и трагичной, ударила так больно, что мне обязательно нужно было что-нибудь делать, во что-то погрузиться с головой. Я ухватилась за эти воспоминания, как за спасательный круг. Рассматривая фотографии и рисунки, читая сохранившиеся у нас письма и записки, я все время разговаривала со своим сыном; он был со мной и, как когда-то, моим. Я много думала о его судьбе, многое переосмыслила и поняла по-другому.