Право на выбор
Шрифт:
Боевой клич «сделали!» стал главным в этот вечер. То Савушкин взахлеб рассказывал про дебаты, то Олег про подвиг Гришина. Бутылка стремительно пустела; Куклинс к удивлению всех вытащил бутылку коньяка из своей заначки, а Толик притащил недопитую горилку.
— Ну, ребята, ну, как мы его! Как мы его, — повторял Савушкин. Он сорвал галстук, с пяти шагов, как лассо, набросил его на монитор, избавился от пиджака и даже собрался на нем плясать, правда, передумал.
Тут же начались и песни, причем без всякого инструментального сопровождения, зато очень энергично. Песни были исключительно о войнах и победах. В честь Гришина спели что-то про Кандагар. Из уважения к Олегу и Толику,
Савушкин, вспомнив украинский эпизод дебатов, начал петь боевые запорожские песни, от древней классики, вроде «А по пид горою, яром долыною», или «Люлька в зубьях заскворчала, шабля в ножнах забренчала», до откровенно бандеровских: «Это наши хлопцы,/ Гей, маршируют, раз-два-три» или «Ну, а мы москальские кайданы разорвемо». Перешли к просто казачьим, таким грустным, что слезы чуть не капали в остатки горилки. Толик сливал в один стакан остатки виски и остатки горилки, назвав полученный коктейль «Миклухо-Маклай».
Дальше уже каждый пел на свой лад, что хотел. Дошло до того, что все дружно затянули: «По долинам и по взгорьям», лишь к третьему куплету сообразив, что половина, вслед за Толиком и Олегом вытягивает подлинник — «Марш Дроздовского полка» (Из Румынии походом,/ Шел Дроздовский славный полк»). Тут уж стали восстанавливать баланс прощальным чаем и уходить ко сну, оставив недопитые стаканы, стоять возле мониторов.
Когда Олег, с гудящей головой уже готовился рухнуть, ему послышалось в коридоре что-то знакомое. Это шел к себе Тараскин, немелодично напевая: «Дойчен зольдатен, унд офицерен». В соседнем номере кого-то тошнило. «Грустная штука победа», — подумал, засыпая, Олег.
Спальня была большой, а ночник — слабым, поэтому комната выглядела совсем громадным. Последний час Антон провел в окружении предметов, которые не иначе, как громадными назвать было нельзя. И огромный дом Баринова, и прихожая, напоминающая вокзал, и ванная, величиной с тетину квартиру, в которой ему полагалось ночевать сегодня. «Интересно, все ли новые русские болеют гигантоманией, или только пивные короли?», — подумал Антошка.
А вот боль перестала быть громадной, более того, почти ушла. Юля, действительно обладавшая начальным багажом медсестры, сделала ему еще пару инъекций, потом дала несколько таблеток ибупрофена. Антон, правда, в нарушение всех медицинских норм, потребовал для запивки таблеток какой-нибудь алкогольный коктейль («мне сейчас можно капризничать, сколько захочу»). Юля, смешивая мартини с соком, пару раз отхлебнула из бутылки. Ей самой стало легче и она уже не покусывала губы, когда каждый раз глядела на Антона. Пока Юля упражнялась в медицине, Антон лежал перед ней на массажном диванчике и печально разглядывал изуродованный костюм, брошенный на кресло. Обнажился Антон не без борьбы; Принцессе пришлось пять-шесть раз повторить, что «она все уже видела».
Когда Антон был полностью раздет, Юля с удивлением обнаружила на его шее маленький золотой крестик. Удивилась она потому, что большинство ее одноклассников, чувствую себя достаточно свободными для своего возраста, носили цепочки с памятными черноморскими камушками или какими-нибудь серебряными зодиаками турецкого производства.
Сейчас Антон лежал в спальне, болтаясь между бодростью, сном и остатками боли. Юля, только что приняла душ и вошла в комнату, хрустя яблоком.
— Стоп. Я не сообразила. Ты же должен быть голодным. Небось, даже не обедал? Сделать бутер с ветчиной?
— Спасибо, — искренне ответил Антон. — Не забывай, у меня самого губы как первосортная ветчина. Я ими успешно поужинал. Лучше о соленом не говори.
— Прости склеротичную дуру. Чем же тебя кормить? Слушай, взбитые сливки остались, с земляничным сиропом. Как?
— Сказать правду? Я их никогда не ел. Тащи.
Через минуту, Юля сидела рядом с Антоном и кормила его с ложечки. Тот нарочито чавкал, показывая, как он голоден и как ему вкусно.
— Антошка, — невзначай сказала Юля. — Знаешь ли ты, что ты первый мужчина, который лежит на моей кровати?
— По правде говоря… По правде говоря, — взгляд Антона переместился на уже пустую вазочку из под сливок, в голосе появилась явная дрожь. Да еще непонятное, точнее очень даже понятное шевеление. — По правде говоря, я… я еще не мужчина.
— Ну, это же так легко исправить, — беспечно бросила Юлька.
— А ничего, что я сейчас…
— Сейчас я дам еще одну таблетку. И вообще, неужели ты думаешь, что для рыцарей, которых ты так любишь рисовать, боевые раны были предлогом не заниматься этим?
— У каждого добропорядочного рыцаря, — смеясь, но дрожа еще сильнее, поэтому говоря быстро, — ответил Антон, — у каждого рыцаря, место, которое у меня особенно ранено, всегда было прикрыто конем.
— Ты — исключение…
— Ты уверена?
— Хватит. Пей таблетку. А потом — первый раз в первый класс. Хватай меня за что хочешь, я буду осторожна…
— Для первого раза очень даже неплохо.
— Это комплимент?
— Это правда. На самом деле, просто здорово. А еще ты единственный девственник, который расстался с этим пороком, пролив собственную кровь.
Юля была права. Марлевые повязки, наложенные на особо серьезные раны, сбились, и простыня была в крови.
— Очень больно? — озабоченно спросила Юля.
— Нет. Такое ощущение, будто мы занимались анестезией.
— Может принести еще сливок? В холодильнике остались.
— Нет. Не надо. Присядь, нет, приляг рядом. А я положу на тебя руку. Вот так. Мне будет приятно и уже точно не больно.
Они не заметили, как за окном начал накрапывать дождик. Он лил все сильнее и сильнее, стекая по веткам и кустарникам, рождал ручейки, обволакивал светящейся пылью фонари, замедляя рассвет.
Сквозь частый дождик, в вымокшем насквозь пространстве летел дом, в нем — комната, в ней — раскинувшиеся на широкой кровати Юля и Антошка. И ничто не могло остановить этот полет.
Глава 5 (вторая неделя, приложение)
Просто плохое утро. «Разнесу из дробовика». Песочница с мазутом. Телешоу «Последний подлец». Парень чудик, но правильный.
Вечер был безусловно эпическим, а вот утро началось по свински. Еще ночью Олег понял, что отравился, то ли по общей сумме поглощенного, то ли «Миклухо-Маклай» оказался чересчур смелым экспериментом. Олег мучился до утра, то просыпаясь, до засыпая. По подоконнику стучал дождь, необычайно наглый для ранней осени; громче дождя был только перманентно свистящий унитаз с прохудившейся прокладкой.