Право – язык и масштаб свободы
Шрифт:
Разграничение международного и национального права актуализирует проблему их соотношения и определения соответствующих центров публичности. И международное и национальное (государственное) право, претендуют на статус правовых систем публичного (общезначимого) характера. Возникает вопрос: какая система является приоритетной? Конституция России 1993 г. в ст. 15 закрепляет два положения носящих коллизионный характер. С одной стороны п. 1 гласит: «Конституция Российской Федерации имеет высшую юридическую силу, прямое действие и применяется на всей территории Российской Федерации. Законы и иные правовые акты, принимаемые в Российской Федерации, не должны противоречить Конституции Российской Федерации» [257] . С другой стороны, в п. 4 отмечается, что «общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы. Если международным договором Российской Федерации установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора». Процитированные положения заслуживают ряда комментариев.
257
Данное
Прежде всего, применительно к национальному российскому праву, в качестве источников права называются собственно Конституция, законы и иные правовые акты. Что касается международного права, то сначала в п.4 ст. 15, в качестве элементов правовой системы России упоминаются общепризнанные принципы, нормы международного права и международные договоры Российской Федерации, однако во второй части положения говорится только о международных договорах подписанных и ратифицированных Российской Федерацией. Как быть в случае возникновения коллизий между национальным законодательством и «общепризнанными принципами и нормами международного права», остается непонятным.
Кроме того, неясно, какие принципы права относятся к числу «общепризнанных» и каким образом в качестве самостоятельного элемента правовой системы может выступать «норма международного права» без конкретного формального источника ее юридического закрепления.
Отсутствие конкретики в данной области, придает п. 4 ст. 15 декларативный, не подкрепленный реальными обязательствами характера. На практике, как нам представляется, действует принцип приоритета национального законодательства перед международным правом. Что касается последнего, то центром публичности в нем выступает не международное сообщество (точно так же, как в государстве, в качестве субъекта властных полномочий, выступает не народ, а бюрократический аппарат), а государство/группа государств, претендующее на роль «сверхдержавы», определяющей основные направления международной политики.
Частное право, в соответствие с названием выражает интересы носителей выделенных из публичных интересов, которые, с одной стороны не противоречат общезначимым нормам, а с другой стороны не сливаются с ними.
Нормы публичного и частного права, выступая в качестве структурных элементов единой системы права, зачастую противопоставляются друг другу. При этом в основу их коллизионности положена гипотеза об изначальном противоречии между разнонаправленными тенденциями правового регулирования. С одной стороны, сохранение государственно-правовой системы требует ограничения свободы поведения, как со стороны отдельных индивидов, так и со стороны локальных социальных образований (корпораций), являющихся элементами вышеназванной системы.
С другой стороны, в основу сохранения и развития любой системы, в том числе и государственно-правовой, положена борьба за выживание, а это в свою очередь обусловливает коллективную и индивидуальную конкуренцию.
Коллизионность норм публичного и частного права, обусловливает выделение двух теоретических моделей их соотношения:
– Системоцентричная модель
За основу рассуждений принимается постулат о приоритете общесистемной безопасности по отношению к безопасности социальных групп и индивидов, данную систему образующих. Частные (корпоративные и индивидуальные) нормы рассматриваются в качестве фрагментов системы публичного права, в котором интересы отдельной социальной группы либо личности значимы настолько, насколько утилитарно полезны для всего государственно-организованного социума в целом. Виды и объем частных прав и свобод, определяются на уровне центра публичности и, соответственно, на этом же уровне могут изменяться. При этом пределы вмешательства в сферу частно-правовых интересов, зависят от воли все того же центра публичности. Подобная позиция позволяет говорить о том, что частное право в качестве самостоятельного правового образования представляет фикцию. «Человек не имеет прав. – Восклицает Эмиль Фиге – У него нет никаких прав, абсолютно никаких. Я даже не понимаю, что означает выражение «право человека». На чем основано это право? Наделен ли им ребенок при рождении? Он наделен потребностями, которые удовлетворяют окружающие. Он входит в общество… по отношению к которому он чувствует себя… обязанным, но я не могу привести ни одного аргумента, который бы доказывал, что общество чем-то обязано индивиду» [258] .
258
Фиге Э. Либерализм. В кн.: О свободе. Антология мировой либеральной мысли (I половина XX века). М.: Прогресс-Традиция, 2000. С. 33.
Системоцентризм основан на отношениях субординации, в качестве субъектов которых, с одной стороны, выступает государство (в лице аппарата государственной власти), играющее роль верховного правителя, издающего руководящие предписания, и общество (народ) как объект властного воздействия и подчиненный субъект исполнения принимаемых на властном уровне решений. В рамках подобного рода отношений, тот, кто обладает властью, – тот обладает всем, что можно посредством властной деятельности получить. Прежде всего, это касается отношений, связанных с собственностью. Получается, что стремление к власти есть стремление к обладанию собственностью. При этом механизм овладения собственностью построен на принципе ее экспроприационного перераспределения от подвластных к властителям. В подобных условиях фискальный аппарат государства носит ярко выраженный принудительно-карательный характер.
В системоцентичном государстве субъективный интерес лица, обладающего публичной политической властью, приобретает публичный характер. При этом зачастую субъективный публичный интерес вступает в противоречие с субъективным частным интересом. В качестве наиболее образного примера может быть приведена проблема, сложившаяся в сфере комплектования российской армии. Руководство вооруженных сил заявляет о недостатке квалифицированных военных кадров и настаивает на отмене отсрочек от воинской службы, предполагающих призыв в армию студентов и выпускников гражданских вузов. В качестве аргумента, как правило, приводится конституционное положение об обязательной военной службе граждан Российской Федерации (ч. 2 ст. 59 Конституции), являющейся, по мнению отечественного генералитета, формой «отдания» гражданского долга и осуществления «почетной» воинской обязанности по защите Отечества (т. е. государства). Однако если рассматривать воинскую службу, осуществляемую в мирное время, как вид трудовой деятельности (аналогичный военной службе по контракту), то возникает логичный вопрос о соотносимости данных заявлений с положениями ст. 37 Конституции, определяющей, что «Труд свободен. Каждый имеет право свободно распоряжаться своими способностями к труду… Принудительный труд запрещен». С точки зрения гражданско-правовых и трудовых отношений не понятно, почему за одну и ту же работу солдат срочной службы и воин-контрактник получают разную зарплату, почему в первом случае привлечение к службе носит принудительный характер. Ссылки на необходимость защиты Отечества малоубедительны, поскольку данный долг возникает у граждан в условиях военного времени, когда всей стране угрожает реальная опасность. В мирное время задача армии сводится к подготовке и переподготовке военных специалистов, а также содержанию кадровых подразделений, способных при введении военного положения в кратчайшие сроки развернуться в полноформатные вооруженные силы. В приведенном примере достаточно отчетливо прослеживается коллизия субъективного интереса высшего военного руководства, лоббируемого федеральными политиками и приобретающего в силу своего законодательного оформления публичный характер, и субъективный интерес частного характера, носителями которого являются призывники, а также их родные и близкие. Последние пытаются по мере сил оказывать противодействие государству в его стремлении реализовать соответствующие властные установки. Причем, не имея возможности легального противостояния с государством, носители частных интересов зачастую прибегают к средствам криминального характера.
– Эгоцентричная модель
Частные (эгоистичные) интересы рассматриваются в качестве первичных и, следовательно, более значимых по отношению к публичным (общесоциальным). «Индивидуальная свобода… представляет собою… основную свободу, свободу в себе, и все прочие виды свободы являются лишь ее расширением или, скорее. ее гарантией. Индивидуальная свобода – это право, в соответствии с которым я считаю, что могу жить по-своему, действовать по-своему до тех пор, пока я не причиняю никому вреда и не чиню никому серьезных препятствий» [259] .
259
Там же. С. 53.
В рамках эгоцентристской модели коллизионность норм публичного и частного права обусловлена стремлением отдельно взятой корпорации/личности представить собственные интересы в качестве наиболее важных и ценных и осуществлять их реализацию и защиту, в том числе, за счет пренебрежения публичными интересами общества и государства. По мнению К. Поппера «индивидуализм стал основой нашей западной цивилизации. Это – ядро христианства («возлюби ближнего своего», – сказано в Священном
Писании, а не «возлюби род свой») [260] . Следует особо подчеркнуть, что «пренебрежение публичными интересами общества и государства», применительно к эгоцентристской модели, не следует рассматривать в качестве их отрицания. Человек/корпорация, находясь в обществе, не может быть выделен и отделен от общественной организации. Однако, осознание себя в качестве «центра социального мира», предполагает восприятие этого мира с точки зрения собственной безопасности и комфорта. Признание за частным правом самостоятельного категориального статуса, предполагает осознание паритета публичных и частных интересов, в одинаковой степени важных и значимых для их носителей.
260
Поппер К.Р. Открытое общество и его враги. Т. 1. Чары Платона. М.: Феникс, Международный фонд «Культурная инициатива», 1992. С. 141.
Системоцентричная конструкция «государство (власть) – общество (подданный)», меняется эгоцентричной, в рамках которой государство и общество выступают в качестве равноправных и равнообязанных партнеров. В системе подобного рода, строящейся по типу акционерного общества, государство уподобляется управленцу, избираемому из числа акционеров и подотчетного в своей деятельности собранию акционеров. Для того чтобы подобная система стала реальностью, необходимо, прежде всего, чтобы отношения собственности стали первичными по отношению к властеотношениями. Иными словами, для того чтобы получить властные полномочия, необходимо прежде состояться в качестве собственника. Соответственно, качественным образом меняется понимание права. Продолжая носить публичный характер, право перестает быть инструментом реализации власти одних представителей социума над другими. Принцип равенства перед правом и законом предполагает равнообязанность по отношению к правовым предписаниям как со стороны представительных органов государственной власти, так и со стороны общества, делегировавшего этим органам свои полномочия по управлению общественными отношениями. Особенно важно в данном случае то, что управленческие отношения между партнерами предполагают равенство их субъективных интересов. В данном случае утрачивает смысл спор о приоритете публичных и частных составляющих права, поскольку именно с компромиссом публичных и частных интересов, в конечном счете, связывается эффективность правового регулирования. При этом государство приобретает двойственное значение как субъект управления обществом (аппарат публичной политической власти) и как социополитическая организация общества (государственно-организованный народ). В качестве субъекта – носителя публичного интереса следует рассматривать государство-народ. В свою очередь, государство-аппарат представляет собой субъект – носитель частного интереса, связанного с самосохранением и обеспечением для самого себя режима наибольшего благоприятствования. В качестве других субъектов частных интересов можно выделить как отдельных индивидов, так и коллективные образования (корпорации). Реализация и защита частных интересов субъектов осуществляется в рамках договорных отношений, предполагающих определенную свободу поведения в процессе выработки соответствующих правил взаимодействия. При этом, вступая в данные отношения, представители государственного аппарата не должны использовать свои властные полномочия для создания в отношении себя режима наибольшего благоприятствования.