ПРАВОЕ ПОЛУШАРИЕ
Шрифт:
Двумя минутами позже участковый, припорошенный не то пылью, не то известкой, не то снегом, предстал перед судом, но не в качестве обвиняемого, а будучи пока лишь нежеланным свидетелем. Йохо отреагировал автоматически: повалил его и зарезал кухонным ножом.
6
Лейтенант не успел ничего понять. Он застал странную картину: в дальнем углу, на старой кровати с прогнувшимися и ржавыми прутьями, под ворохом тряпья, лежала какая-то желтоватая образина. Живот вздымался горой; лежащей было худо, она зажимала руками рот. Над образиной навис, шатаясь, налысо бритый тип, до невозможности отталкивающего
Удивительнее всех вел себя третий - гривастый, крепкий старик с длинными руками. Он расхаживал по комнате и что-то произносил в пустоту, беседовал с кем-то невидимым. При виде милиции он замер на полуслове, а дальше действовал проворно и без колебаний. Участковый отпрянул, не удержался на ногах, упал; старик, уже вооруженный, оседлал его, сверкая огромными золотыми зубами.
Краем глаза, уже погибая, лейтенант заметил, что бритоголовый отвернулся от брюхатой уродины и безучастно созерцает грязный пол - на что он смотрел? на кровь, что струилась кривой ленточкой и расползалась в лужу, - догадался участковый и как-то сразу успокоился, и умер с тем, чтобы минутой позже увидеть прежнюю картину, но уже затуманенную, подернутую серой дымкой. Он стоял и недоумевающе переводил взгляд с собственного тела, притихшего с подвернутой ногой на полу, на незнакомых, причудливо одетых людей, которых в комнате вдруг собралась целая толпа. Все чувства участкового обострились; он ловил и запахи, которых раньше не различал, и звуки из категорий инфра и ультра, и даже какие-то волны. Седой, выделявшийся из толпы особенной объемностью и рельефностью, наподдал окровавленный нож, чтобы тот лег поближе к трупу, деловито утерся рукавом и с долей сочувствия посмотрел участковому в глаза.
– Прости меня, служивый, - сказал Фалуев.
– Тебе не повезло, ты оказался где не надо.
Лейтенант подавленно молчал, уже обо всем догадавшись, уже понимая, что беседы в обычном режиме, с требованием предъявить документы и следовать к выходу, не будет.
– Ты пострадал, - продолжил Фалуев, немного помедлив.
– Но за это ты будешь вознагражден. Яйтер!
– Он повернулся к бритому. Тот послушно, слегка шатаясь, протопал ближе и остановился, сверля участкового безжизненным взором. Глаза у Лебединова стали как у ненастоящих, которых предстояло судить.
Разноголосица смолкла. Близилось что-то важное, решающее. Внезапно лейтенант понял, что вся его посмертная судьба зависит от воли этого безумного неандертальца.
Фалуев объяснил Лебединову:
– Теперь мы будем убивать живых.
Лебединов кивнул, ничего не имея против. Фалуев продолжил:
– Сначала наступит первая смерть, а потом вторая. Или вторая жизнь. Определи товарища офицера. Он не делал нам зла и заслуживает помилования.
– Не сделал?
– подозрительно переспросил Лебединов.
– Не успел?
Лейтенант догадался, что сейчас будет страшное, и по старой земной привычке закрыл руками лицо.
– Главное, что не сделал, - настаивал Фалуев.
– Но хотел, - Лебединов не уступал ему и не сводил с участкового глаз.
– Давай у них спросим!
– Фалуеву хотелось справедливости. Он повернулся и театральным жестом указал на ненастоящих, одновременно приглашая их высказаться. Но те
Лебединов ждал. Йохо знал, что прецедент ляжет в основу всего последующего, уже массового разбирательства. Он был уверен, что лейтенанта надо пощадить, ибо чувствовал некоторые угрызения совести. Но в то же время он понимал максималистскую логику Яйтера, судившего помыслы, которые приравнивались к реальному деянию. Взгляд Фалуева упал на колоду карт, в суете и неразберихе прихваченную с остальными пожитками.
– Пусть нас рассудит Бог, - предложил Йохо Фалуев.
– Или случай, это одно и то же. Сыграем? Если моя возьмет, он полетит к ангелам, если твоя - отправится к чертям.
– Там нет чертей, - пролепетал лейтенант, уже немного разбиравшийся в закулисном мироустройстве.
– Там хуже, там нет ничего.
– Перспектива окончательного небытия ужасала его настолько, что он даже осмелился подать голос.
– Ну да, разумеется, - небрежно подхватил Фалуев.
– Черти здесь. Ну же, старина!
– поторопил он Лебединова.
– Одну партию.
Тот глубоко вздохнул, уставился на колоду.
– В дурака, - глухо сказал Лебединов.
– Ну не в покер же, - оскалился председатель суда. Он подошел к столу, смахнул с него бытовую дребедень, подцепил и придвинул стулья.
– Играем на офицера, отличника боевой и политической подготовки, - громко объявил Фалуев.
– Попрошу свидетелей подойти поближе.
Ненастоящих не пришлось просить дважды. Они заключили стол в тройное кольцо - настолько их стало больше, а между тем из подполья вырастали новые, и новые свешивались с потолка, подобно летучим мышам, и выходили из стен, и выползали из-под ложа, на котором грузно ворочалась Зейда, забывшаяся липким сном.
За окном начиналась вьюга. Глубокие следы, оставленные лейтенантом, заносило снегом, как будто они тоже переставали принадлежать земному миру и, мельчая, цепочкой утягивались в сопредельные миры.
Фалуев и Лебединов сели друг против друга. Колода легла на стол, и оба с непонятным для себя беспокойством обратили внимание, что сукно, его покрывавшее - зеленого цвета, очень старое, но добротное. Чего-то не хватало; художественное чутье на миг возобладало в Лебединове, заставив его пошарить глазами в поисках светильника. Зацепиться было не за что: все казалось корявым и ненадежным. Толстые пальцы Фалуева прогнули колоду, щелкнули ею, наподдали - верхняя половина чуть съехала, как будто предлагала себя его визави. Ненастоящие подошли ближе, столпились и заглядывали через плечи, и смерть, воплощенная в призраках, металась против обыкновения, не находя себе места ни за левым плечом, ни за правым.
– Сдавайте, - пригласил Фалуев, непроизвольно переходя на "вы". Зеленое сукно чем-то располагало к изысканности.
Лебединов механически разбросал карты, выдернул козырь: пиковую девятку.
– Вини винями, - напомнил он, но по тону было видно, что ему все равно и он занят какими-то посторонними мыслями.
– В подкидного, Лебединов, - поморщился второй игрок.
– Переводного я не люблю. Уважите?
– Извольте, - тот, как бы ни был погружен в свое, сокровенное, не мог не удивиться этому слову, которого раньше не то что не употреблял, но даже не вспоминал.