Прайд
Шрифт:
О брат мой! Я видела то место, где они оставили твоё тело и вернулась защитить его от поругания. Касание пальцами недвижной груди, и ослепительная вспышка унесла того, кто всё это время был со мной, шептал нежные слова и любил меня.
– Серра, брат мой!
– Эта картина, – незнакомый голос запнулся, точно его обладатель пытался сформулировать вопрос, – почему ей дали возможность написать её?
Начальник охраны кашлянул и неуверенно хихикнул. Похоже, эта тема не относилась к числу его любимых. А собеседник, как назло, задавал
– Дурацкая история получилась, – он вновь издал тихий смешок, – мои бестолочи не уследили, и дочка служанки как-то сумела залезть в клетку к людоедке. Когда дура-мать хватилась, кто-то вспомнил, как спиногрызка вертелась около ширмы. Ну, думали, всё! Голодная львица запросто прикончит невинное дитя. Ан, нет. Глядь, а они сидят рядышком: одна, с одной стороны клетки, другая – с другой. И эта тварь учит дурёху рисовать.
Я вспомнила девочку и улыбнулась, преодолевая боль. Пожалуй, единственное светлое воспоминание, за все бесконечные дни моего заточения. Искушение выпить человечка, хоть немного утолив жажду, казалось почти непереносимым, но я вспомнила всех, встреченных ранее детей и переборола себя. Да, потом она превратится в потасканную шлюху или разжиревшую домохозяйку, но сейчас, рядом со мной, сидело большеглазое существо в уродливом платьице и восхищённо следило, как я набрасываю углём на куске деревяшки её портрет. Жаль, но больше я её не видела.
– А потом, рисунок попался на глаза Резе – леди-управительнице. Ну и ведьма сказала, будто это – намного лучше мазни её бездарей-художников. Этой, – в голосе явственно ощущалось презрение, – дали краски и холсты, приказав рисовать леди-управительницу и её семью. Все позировали, людоедка рисовала, а потом вдруг выяснилось: одна из картин – не портрет, а вот это.
– Хорошее полотно, – одобрил неизвестный, – лучше всего остального.
– Да? – сомневаясь, переспросил начальник охраны и замолчал, видимо разглядывая картину, – я, конечно, не разбираюсь во всей этой маз…Нет, ну с точки зрения ловчего, конечно! Победа над пойманным хищником. Раненый лев, которого вот-вот прикончат.
Теперь смешок издал невидимый мне охотник.
– Вообще-то я имел в виду именно художественную ценность. А насчёт всего остального…Как раз триумфа ловчих я здесь и не наблюдаю.
Хм, странно. Этот человек оказался первым, заметившим это. Мне не было нужды видеть своё творение, оно и так стояло перед глазами, как и сама трагедия, запечатлённая моими руками. Притаившись на склоне холма, среди высоких трав, я пристально следила за финалом нашей драмы. Порывы сердца, требующего спешить на помощь брату, натыкались на остатки здравого смысла, удерживающего на месте и это разрывало меня на куски. Как боец я была абсолютно бесполезна, и брат хорошо понимал это, взяв с меня обещание спасаться бегством.
О брат мой! Я тоскую по тебе! И эта боль гораздо сильнее голодных конвульсий.
– В любом случае, это было не моё решение, – начальник охраны коротко гоготнул, – вся эта мазня мне до одного места. Ты, конечно, совсем другое дело. Столько миров…
– И все – одинаковые, – с непонятной тоской возразил незнакомец, – сначала ещё ищешь какую-то разницу, а потом…Да ещё и пять лет на тревожной станции. В общем, надоело всё до чёртиков.
– Ну тогда, отставка – это самое то, – неизвестный неразборчиво хмыкнул, – нет, ну я не в том смысле. Теперь можно остепениться, купить себе домик, посмотреть на баб, в конце концов. А то и так все мужики говорят, дескать твоя злоба – она от недотраха. Может и не моё это дело, но не век же убиваться за женой.
– Это, действительно, не твоё дело, – лязгнул металл, – сам разберусь.
Послышались тяжёлые шаги, и главный тюремщик подошёл к моему телохранителю: два жирных куска мяса – один больше другого.
– Ну, как эта?
– Сидит на жопе, не рыпается! Да и куда ей деваться, хе-хе? Видал я, перевидал этих упырей взаперти: через полсотни дней становятся шёлковыми, а опосля и вовсе – бревно бревном. Хвать их тогда и в землю.
– Добро, убирай ширму. Шушера прошла. Теперь пойдут гости посолиднее, а они свои денежки уплатили и несомненно возжелают поглазеть на тварюку.
– Ишь, зыркает как!
Трудно удержаться, когда два человека обсуждают твоё ближайшее будущее. Теперь я знаю, что происходит с нами, после того, как мы впадаем в голодную кому. Нас просто зарывают в землю. Меня едва не трясло: вечность полная мрака и боли! Почему я не умерла вместе с братом?! Если бы я только могла вырваться из этой клетки!
– Так бы и сожрала проклятая упыриха, отродье Горделя! – охранник, с видимым усилием, потащил в сторону чёрную пластину, заслоняющую мир от моих глаз, – ну ничего, скоро ты присмиреешь, а там и в земельку.
Но мне уже не было никакого дела до этого зловещего бреда. Передо мной открылась панорама гостевого зала, со всеми его креслами, диванами, торшерами и картинами. Картинами, да! Некоторым людям не откажешь в таланте, и они способны создавать неплохие полотна. Среди них попадаются даже способные тронуть струны моей души.
Здесь таких было, к сожалению, весьма немного: миниатюра с плачущим мальчиком, прижимающим к груди лохматого пса; девчушка, поднявшая край платья, перед тем, как ступить в лужу и триптих, со снежной крепостью. Остальные: или напыщенная чушь балов, или дурацкий пафос войн.
Сейчас мне было не до них.
Мой брат, я успела соскучиться!
– Нам не уйти, – сказал Серра и оглянулся.
В его мудрых глазах плеснулась тоска.
Брат мой!
Мой холст разместили в самом неосвещённом месте, определив между двумя, неряшливо исполненными, пастелями каких-то чиновников. Тем не менее, большинство зрителей интересовалось именно моей работой. Люди всматривались в изображение и бормотали: "Так ему и надо!", "Проклятый упырь!" или "Да благословит Мотрин защитников!", но на бледных лицах читалось нечто иное. Страх? Преклонение? Осознание собственного ничтожества? Может быть.
Но у меня не было намерения ставить человека на его место, и я не собиралась восхвалять свой род. Зачем? Все и так понимают, кто есть, кто. Я вообще не собиралась писать это полотно. Просто моя тоска, моя боль, требовали выхода, и он оказался именно таким.
Лицо Серра, обращённое к зрителю…Нет! Только ко мне!
Его лицо было первым, что я увидела в своей жизни, вынырнув из ледяного мрака, за которым осталось всё прежнее существование. Прекрасное бледное лицо, обрамлённое потоками белоснежных волос и глаза, горящие тёплым золотом. Сначала это лицо, разогнавшее тьму и холод, потом – голоса.