Прайд

Махавкин Анатолий

Из пляшущих теней вынырнула гибкая фигурка и Зебба, с довольной мордочкой, чмокнула меня в щёку. Потом, не говоря ни слова, потащила за собой. В волосах сестры застряла колючая ветка с мокрыми шариками ягод и рассмеявшись, я сняла её, отбросив прочь.

– Нравится? – спросила сестра, когда мы перепрыгнули тело толстого бородача, распростёртое поперёк тропинки, – может мне ещё удастся превратить мою сестрёнку в настоящую охотницу?

– Вряд ли, – она скорчила недовольную гримаску и я поцеловала её руку, – но всё равно, спасибо. Тут так красиво! И ты, такая красивая!

– Кто бы говорил, –

но Зебба не могла скрыть удовольствия, – так, смотри, они пытаются выбраться наружу и некоторые почти добрались до края лабиринта.

– Это им поможет?

– Не-а, – она рассмеялась, – просто, здесь всё было намного веселее. Когда я выпрыгивала, они даже на задницы падали, а один и вовсе обмочился. Ладно, гляди: вон там – бегут двое, а там – ещё один. Он – твой. Давай, сестрёнка, погоняй этот мешок с дерьмом.

Мгновение назад кошка была рядом и вот тени уже поглотили её, превратив в смутное пятно, исчезнувшее в тонком пунктире дождя. При вспышке очередной молнии я успела заметить изящный силуэт, скользнувший за камень.

Ну ладно, пойдём гонять мешки.

Сестра, как обычно, оказалась права: несколько десятков шагов, пара крутых поворотов между колючими мшистыми глыбами и перед глазами открылось чистое, без единого деревца, поле. Далеко, в стороне, виднелась тусклая полоска дороги, а совсем рядом петлял неглубокий овраг, по дну которого, судя по звуку, мчался бурный поток.

Прямо, передо мной, стоял худой человек в рубашке без рукава и кожаных штанах, состоящих, казалось, из одной большой прорехи. В костистой ладони мужчина сжимал короткий тресп, а второй – опирался о колено. Охотник тяжело дышал и пытался ловить тонкогубым ртом капли дождя.

Казалось отчаяние выбившегося из сил человека смешивалось с унынием пейзажа превращаясь в олицетворение вселенской тоски. Охотник, по-прежнему, не замечал меня, пытаясь восстановить рваное дыхание.

– Проклятые твари, – пробормотал он и выпрямился, – отряхивая капли с лица, – ну ничего, мы с Грасти и не в такие переделки попадали. Мы ещё покажем…

Пронзительный вопль, слившийся с раскатом грома, прервал его монолог и вынудил вертеть головой. Увидев меня, охотник как-то боком отпрыгнул в сторону, но поскользнувшись на мокрой траве, шлёпнулся в грязь, обронив своё оружие. Как ни странно, но выражение его лица было скорее торжествующим.

Я сделала шаг вперёд и тощий человек заорал, выпучив бесцветные глаза:

– Грасти, бей! Убей, проклятую сучку!

И тут я поняла. Моя рассеяность вновь сыграла со мной скверную шутку: я не обратила внимание на гнетущее чувство присутствия постороннего, за спиной, а шум дождя с громыханием грома скрыли звук шагов. Теперь то я ощущала тяжёлое дыхание и чувствовала напряжение изготовившегося к удару убийцы. Страха не было, хоть я и понимала, что живу последние мгновения. Было просто жаль расставаться с этим низким дождливым небом, мокрой травой и унылой равниной. Брат и сестра, прощайте!

– Грасти! Ну что же ты! Грасти…

Я обернулась: огромный, крепко сложенный, мужчина, с одутловатым бесстрастным лицом, стоял рядом, занеся тресп для удара. Однако, смотрел он не на меня. Шагах в десяти, от нас из каменного лабиринта выбрались Зебба и Серра. Кот был испуган и встревожен, а львица – взбешена до крайней степени. Помешать удару они бы не успели: наши силы не безграничны, однако, убийца был обречён.

– Грасти!!

И под этот отчаянный вопль, охотник отбросил тресп и медленно опустился на колени. Его мокрое, то ли от дождя, то ли от пота лицо, было бледным, словно меньшая луна этой грани и теперь выражало патологический ужас.

Кто-то врезался в меня, крепко прижав к себе. Зебба. Кошка облегчённо вздохнула и вдруг изо всех сил стукнула меня по затылку. Я не обиделась ни капли: оплеуха честно заработана.

Осуждающе покачивая головой, Серра прошёл мимо и спокойно свернул шею лежащему в луже охотнику. Кажется, тот плакал. После этого, лев нежно поцеловал меня и потрепал по голове.

Мы собрались вокруг нашего нечаянного трофея. Тот стоял на коленях, низко опустив голову и старательно прятал глаза. На добротной кожаной куртке, с обвисшим меховым воротником – семь красных нашивок. Зебба подняла брошенный тресп и показала нам семь жёлтых точек на рукояти. Похоже, наш улов так гордился своими преступлениями, что ставил упоминания о них везде, где только можно.

По лицам брата и сестры можно было легко прочитать приговор убийце, и он это чувствовал: по широкому лбу коленопреклонённого человека скользили мутные капли и шлёпались на поникшие стебельки травинок. Я же была в растерянности: с одной стороны, это был охотник – убийца моих сородичей, с другой – он только что сохранил мою жизнь.

– Назови хоть одну причину, по которой нам стоит пощадить тебя? – поинтересовалась Зебба и приложила лезвие оружия к горлу вздрогнувшего мужчины, – ведь ты так гордишься убитыми львами. Стоит ли принимать милость из лап хищников?

– Я пощадил одну из вас, – прохрипел человек, пытаясь убрать шею подальше от листовидного клинка, – а мог и убить.

– Вот только точечку поставить уже бы не успел, – ухмыльнулась львица и подмигнула мне.

– Только не говори о своём милосердии, – Серра посмотрел в низкое небо и отбросил прядь белых волос, упавшую на глаза, – думаю, ты просто струсил.

– Да, я хочу жить! – человек поднял белые, от ужаса, глаза, – и думаю это – вполне справедливый размен. Я не стал забирать жизнь, и вы должны оставить мне мою, а-а!

Зебба ткнула его когтём в щёку и по бледной коже побежал алый ручеёк.

– Да ты никак спятила, обезьянка? Мы тебе ничего не должны. Отпустить тебя и дальше убивать наших братьев и сестёр? Думаешь мне не попадались такие ублюдки, как ты? Окажись кто-то из наших, в подобной ситуации, ты бы и на мгновение не задумался.

– Вот только львы не молят о пощаде и не стоят на коленях, – тихо добавил Серра.

Человек, прищурившись, посмотрел на него, словно пытался запомнить эти слова. Смешной, честное слово. Не думаю, что когда-нибудь мне придётся оказаться в такой ситуации, но мой брат прав: просить человека о пощаде никто не станет.