Праздник синего ангела
Шрифт:
– Кара пала как камень. Обреченным нет спасения. Синяя смерть не уйдет до конца. Молю о смерти. Как больно...
Из глаз его выступили крупные капли слез и медленно поползли вниз по небритым щекам. Николай Алексеевич с интересом смотрел на него.
– Любопытно, очень любопытно, - потом повернулся к медсестре и впился глазами ей в лицо.
– Анна Ильинична, голубушка, это вы ведете с пациентом разъяснительные беседы? Откуда ему стало известно о синей смерти в городе?
– Я... Николай Лексеич, я ничего ему никогда... Клянусь вам, я бы не посмела... По этой части у меня рот на замке... Это не я, он ведь с самого начала говорил о синем ангеле, еще даже до эпидемии. Клянусь вам, я ни полслова ему...
– она готова была разрыдаться от обиды.
– Хорошо, хорошо, я вам верю. Но откуда же он это взял?
– Николай Алексеевич с минуту задумчиво гладил подбородок, потом подошел к двери. Держите меня в курсе всего, что он скажет - дословно...
– и уже в коридоре он чуть слышно пробормотал:
– Откуда он знает? Случайное совпадение или... или намного хуже.
* * *
Анна Ильинична была замужем восьмой год, но детей они с мужем до сих пор не завели, хотя оба страстно желали этого. Она уже и сама обошла всех женских врачей в городе и мужа посылала на обследование - все в пустую. "У вас все в порядке, не волнуйтесь, нужно только время" -успокаивали врачи в один голос, но надежда таяла с каждым годом. Вот почему ей не надо было торопиться после рабочей смены домой. Муж уходил на работу рано утром на целый день, да и вечером нередко задерживался на сверхурочных. Дома была только свекровь, скучающая из-за недостатка общества - поговорить, поразмять язык она, как и невестка тоже была большой любительницей. В гости сейчас мало кто приглашал, самой зазывать к себе домой - сын не позволял. Он на дух не выносил эти "сорочьи посиделки" и "сборища пенсионных вертопрашек" и настрого запретил матери и жене приглашать "на чай" соседок и подруг. Приходилось довольствоваться телефоном (когда Василия не было дома) или лавочками у подъездов, где по вечерам (а часто и днем) высаживались как куры на насесте бабушки-старушки, юные мамаши с младенцами и средняя прослойка - отягощенные бытовыми и семейными проблемами, отполированные нищенской жизнью безвозрастные женщины, всегда готовые отвести душу в непритязательных разговорах "о своем, о женском". "Мыловаренное производство" (как называл это Василий) действовало безостановочно, выпуская в обращение всевозможные слухи, сплетни, домыслы, гипотезы, вынашивая и рождая уродцев, которым бы лучше вовсе не появляться на свет божий...
В замке зашебуршал ключ, открылась и захлопнулась дверь, послышался звук снимаемых туфель.
– Мама, вы дома?
Людмила Дмитриевна была дома. Она любила невестку, как родную дочь и всегда к ее приходу разогревала обед или готовила ужин. До выхода на пенсию она работала поваром в заводской столовой и не могла жить без плиты, новых кулинарных рецептов и кухонного чада.
– Анечка, отдохни пока, я сейчас быстро поесть приготовлю. Устала, наверное?
– Ох, и не говорите, мама. Намаялась с утра. Ноги гудят от беготни. Отпуск только через два месяца, а на работе в последнее время сплошные нервотрепки. То родственники крик поднимут, то весь запас шприцев пропадет, будто ноги им кто приделал, а на меня взыскание - в мое дежурство пропали! Съела я их, да! Будь они неладны. Теперь еще это...
– Что теперь?
– Да сердешный-то мой, Иванушка-дурачок, Найденов. Загадки все задает, врачи и те разобраться не могут, а на меня все валят. Я его, дескать, стращаю россказнями про синьку эту, про эпидемию в городе, а он, сердешный, из этого конец света устраивает, кошмары ему снятся. Да я ж ни сном, ни духом не ведаю, - в голосе Анны Ильиничны звучала обида и досада, - откуда ему известно про все это. Может он экстрасенс, или телепат какой, только симулирует сумасшествие... Да нет, - она перебила саму себя, - Николай Лексеич вмиг бы раскусил симулянта. Все про мертвецов мне рассказывает, про синего ангела какого-то. Да я ж вам говорила все это уже, мама. А сегодня он сказал прямо при Николае Лексеиче, что это кара упала на город и нет никакого спасения. Прямо жуть какая-то. Слышали бы вы его. Как по писаному читает свои пророчества. Будто нашептывает их ему кто. Даже страшно становится, - она передернула плечами.
– Как вы думаете, мама, что это такое творится на свете? Уж и впрямь конец света какой-то. Антихриста вот только не хватает.
– Не поминай ты его, Анна. Накличешь. Может этот ваш Найденов как раз и есть Антихрист. Сатана. Ты говорила шрам у него на щеке?
– Шрам, - кивнула та.
– Когда его только привезли в больницу, у него все лицо кровью залито было. Его тогда милиция еле скрутила, ну и досталось бедняге, приложился обо что-то.
– Дьявол метит своих слуг.
– Да что вы, мама, - Анна Ильинична суеверно постучала по столу. Человек он. Только сумасшедший и... странный какой-то. Никогда еще не было у нас таких...
– И не говори. Я когда рассказала своим на лавке про вашего заговорившего немого, да про слова его и угрозы, самой жутко страшно стало. А ну, как правда все это? И угрозы его настоящие? Все дивились и сказать-то ничего толком нельзя - где уж нам, старым да необразованным правду знать, коли и доктора ее сами не ведают...
* * *
"...крематорий работает безостановочно. Говорят, там уже не хватает топлива, проводится срочная реструктуризация газовых энергосетей. На улицах города стало заметно меньше народа - то ли эпидемия уже приняла такие огромные масштабы, то ли люди боятся выходить из домов. Как будто стены спасут их! Зараза проникла даже в тюрьмы, от нее не спрячешься. Но город охраняют хорошо: перекрыто не только наземное пространство, но и воздушное, дежурные вертолеты шныряют туда-сюда беспрерывно.
Слухи становятся более конкретными, не такими расплывчатыми, как раньше, но все же не теряют своей дикой, фантастической окраски. Всем в городе уже известны - непонятно только откуда - приметы главного "сатаниста". Его называют по-разному: то самим дьяволом, то слугой дьявола, то колдуном, менее склонные к мистике считают его просто главарем банды отравителей. Но что "он" существует, не вызывает уже ни у кого никаких сомнений. По-моему, весь город сошел с ума. Им нужен виновник, козел отпущения, на которого можно излить свой страх и ненависть. Среди главных примет называют то, что лицо его обезображено жуткими шрамами. Интересно, видел ли кто-либо в городе на самом деле что-нибудь близкое к этому, кого-нибудь похожего на этот портрет. Ведь могут наброситься на любого человека с мало-мальским шрамиком на лице. Некоторые дополняют характеристику "главаря": говорят, что он сумасшедший, психически ненормальный и поэтому ненавидит весь род человеческий. Но как сумасшедшему удается столь успешно руководить своей "бандой", хотел бы я знать..."
* * *
Август на исходе. Но приближения осени еще не чувствуется: солнце палит как в начале лета, на небе - редкие белоснежные облачка, неспешно плывущие в далекие края, регулярные короткие августовские ливни не дают траве и листьям желтеть от зноя - вся зелень по-прежнему в самом соку и даже ярче, чем была в июне. Неугомонные стрижи с громкими пикирующими криками мастерски выписывают в небе фигуры высшего пилотажа. День уже заметно клонится к вечеру: косые тени все больше удлиняются, в воздухе запахло приближающейся прохладой сумерек, голубизна неба становится более насыщенной и глубокой. Зеленый, синий, желтый, серый цвета кладбищенской окраины в сочетании с почти постоянной негородской тишиной придают ей немного унылое, своеобразное очарование невинности, природного целомудрия и светлой грусти. Но сейчас это гармоничное однообразие окраинного пейзажа дополнено ярким цветовым пятном - около ограды кладбища под сенью плакучей ивы припарковалась фиолетовая "Лада". Освещаемая солнцем, она буквально кричит всему окружающему о своем присутствии и о том, что обосновалась здесь прочно и надолго, и на законных основаниях. И действительно, фиолетовый цвет - цвет греха и печали - как нельзя более подходит всему этому дружному мирку скорби, смерти и вечного безумия.
– Так он сам тебе позвонил?
– Ну да, там, наверное, должен быть где-нибудь телефон. Только судя по тому, что он надрывался, бедняга, от шепота, этот телефон был в людном месте. А просьба, сам понимаешь, конфиденциальная.
– Вот чертяка, загремел таки. И когда успел? Всего две недели назад, Ковригин был по-настоящему возмущен, - кажется, в завязке был. Он что, после этой картины по-черному запил?
– Перенапрягся. Ты же видел, какой он тогда был. Ну и спустил на тормозах. Художники, они, Паш, народ нервный, психически неустойчивый. Да, ладно тебе, не переживай, его скоро выпустить должны. Он там уже неделю койку продавливает.
– Неделю? А почему он раньше не позвонил? Или Клавдия?
– Ну, откуда мне знать, может его привязанным к постели все время держали. Какие-то у него дикие галлюцинации были - швырял в стены чем попало... А Клавдия... Знаешь, она, кажется, тебя бояться стала. С чего бы это?
– Кто их разберет, женщин. Я, наверное, перестарался, когда расписывал ей прелести творческой жизни. А она, значит, к мужу приходила, а ко мне боялась зайти?
– Ковригин усмехнулся.
– Ну да бог с ней...