Предание о старом поместье
Шрифт:
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Это случилось погожим осенним днем в конце тысяча восемьсот тридцатого года. В ту пору был в Упсале высокий, желтый двухэтажный дом, стоявший одиноко посреди небольшой лужайки на самом краю города. Дом был весьма унылый и непривлекательный, но его неприглядность скрашивалась густым диким виноградом, который здесь, на солнечной стороне, расползся так высоко по желтому фасаду, что обрамлял три окна верхнего этажа.
В комнате у одного из этих увитых диким виноградом окон сидел студент и пил свой утренний кофе. Это был высокий красивый юноша благородной наружности. Его прекрасные
В комнате у него было уютно. Тут находились прекрасный диван, мягкие стулья, большой письменный стол и превосходные книжные полки, на которых, впрочем, почти не было книг.
Не успел он допить кофе, как к нему явился другой студент. Это был малый совсем иного склада — плотный, широкоплечий коротышка, краснолицый и уродливый, с жидкой шевелюрой и грубой кожей.
— Послушай, Хеде, — сказал он, — я пришел к тебе для серьезного разговора.
— У тебя неприятности?
— Да нет, речь не обо мне, — ответил гость, — это скорее тебя касается. — Он умолк и смущенно потупился. — Чертовски неприятно начинать этот разговор, — сказал он.
— Ну так и не начинай, — посоветовал Хеде.
Эта преувеличенная серьезность показалась ему несколько комичной, и он с трудом удерживался от смеха.
— Вот этого-то как раз я и не могу, — возразил гость, — мне, в сущности, давно уже следовало поговорить с тобой, да все, знаешь ли, неловко было. Я боялся, что ты подумаешь: с какой стати этот Густав Олин, сын одного из моих арендаторов, позволяет себе читать мне мораль.
— Бог с тобой, Олин, — сказал Хеде, — оставь эти мысли. Вовсе я так не подумаю. Ведь у меня самого дед был крестьянином.
— Да, но про это уже все давным-давно забыли.
Он сидел перед Хеде, по-мужицки тяжеловесный и медлительный, и все больше давала себя знать его крестьянская порода, словно это могло помочь ему одолеть замешательство.
— Как подумаю, сколь велика разница между нашими семействами, так мне кажется, что я должен помалкивать, а как вспомню, что это твой отец дал мне средства на ученье, так мне начинает казаться, что молчать я не вправе.
Хеде дружелюбно посмотрел на него.
— Ну так говори же, облегчи душу! — подбодрил он гостя.
— Дело вот в чем, — начал Олин, — я постоянно слышу от людей, что ты бездельничаешь. Говорят, за все четыре семестра, что ты провел тут в академии, ты ни разу не удосужился даже книгу раскрыть. Только и знаешь, что целыми днями пиликать на скрипке. И это похоже на правду, потому что, когда ты ходил в школу в Фалуне, [1] ты и тогда ничем иным заниматься не хотел. Правда, там тебя заставили взяться за ум.
Хеде выпрямился на стуле с несколько принужденным видом. Олин казался совсем убитым, но все-таки продолжал с отчаянной решимостью:
1
Фалун — промышленный и культурный центр провинции Далекарлия (Даларна). Здесь расположен один из крупнейших металлургических заводов Швеции — Думнарвет и знаменитый медный рудник.
— Ты, видно, полагаешь, что владелец такого поместья, как Мункхюттан, может жить, как ему вздумается. Захочет — будет заниматься, не захочет — не будет. Сдал экзамен — ладно, не сдал — тоже не беда. Оно и понятно. Ты ведь ни о чем ином и не помышляешь, как стать помещиком и коротать весь свой век у себя в имении. Я-то ведь знаю твои мысли.
Хеде молчал, и Олину казалось, что он и его видит в том же ореоле знатности и благородства, каким в его глазах всегда были окружены родители Хеде, советник и советница.
— Только ведь имение Мункхюттан уже не то, что в прежние времена, когда рудник приносил доход, — несмело продолжал Олин, — это уже и советнику было известно, потому-то он и распорядился перед смертью, чтобы тебя отправили учиться. Советница, бедняжка, тоже знает об этом, да и весь приход, по сути дела, знает. Один ты ни о чем не ведаешь.
— Так ты полагаешь, мне неизвестно, что рудник давно выработан? — с чуть заметным раздражением спросил Хеде.
— О нет, — возразил Олин, — это-то тебе известно. Но ты не знаешь другого. Имение ваше на грани разорения. Ну посуди сам, можно ли у нас, в Западной Далекарлии, прокормиться одним сельским хозяйством? Не пойму, отчего советница скрывает от тебя положение дел? Правда, закладывать поместье пока надобности нет, поэтому ей не нужно посвящать тебя в свои дела. Однако все знают, что она живет в стесненных обстоятельствах. Говорят, она ездит по соседям и занимает деньги в долг. Видно, не хочет тревожить тебя своими заботами, надеется продержаться до твоих выпускных экзаменов. Она не хочет продавать имение до тех пор, пока ты не кончишь курс и не сможешь обзавестись новым домом.
Хеде вскочил со стула и прошелся по комнате. Потом остановился перед Олином.
— Какой ты, однако, вздор городишь, братец! Ведь мы же богаты.
— Знаю, знаю, в наших краях вы все еще слывете богачами, — сказал Олин, — но ты ведь понимаешь, что никаких богатств не хватит, если все из дома и ничего в дом. Когда рудник приносил доход — тогда было дело иное.
Хеде снова сел на стул.
— Моя мать должна была бы уведомить меня обо всем этом. Я благодарен тебе, Олин, за заботу, но уверен, что ты дал запугать себя досужим сплетникам.
— Ну да, я так и думал, что ты ни о чем не подозреваешь, — упрямо возразил Олин. — Дома в Мункхюттане советница бережет каждый грош, чтобы послать тебе денег в Упсалу и чтобы ты по-прежнему жил беспечно и весело, когда приезжаешь домой на каникулы. А ты тем временем тут бездельничаешь, не подозревая о том, что тебе грозит. Не мог я больше спокойно наблюдать, как вы обманываете друг друга. Ее милость думает, что ты тут прилежно учишься, а ты думаешь, что она по-прежнему богата. Не имею я права своим молчанием губить всю твою будущность.
Хеде немного посидел в раздумье, а затем встал и с грустной улыбкой протянул Олину руку.
— Ты ведь понимаешь, что я верю тебе. Просто мне не хочется этому верить.
Олин, просияв, пожал протянутую руку.
— Пойми, Хеде, еще не все потеряно. Тебе надо только приналечь на занятия. С твоей головой ничего не стоит кончить курс за каких-нибудь семь-восемь семестров.
Хеде выпрямился.
— Будь покоен, Олин, — сказал он, — теперь-то уж я возьмусь за ум!
Олин встал и пошел к двери, но как-то нерешительно. На полпути он остановился и снова обернулся к Хеде.