Предание смерти. Кое-что о спорте

В пьесе совсем немного авторских указаний, этому я успела научиться. Делайте все, что хотите. Единственное, на чем я настаиваю: греческие хоры, отдельные лица, массы, все, кто будет появляться на сцене, кроме немногих особо оговоренных случаев, должны носить спортивную одежду, тут ведь открываются широкие возможности для спонсоров, не так ли? Хористов, если можно, прошу облачить одинаково, в одежду от Adidas или Nike или как они там называются, Reebok, Рита или Fila или что-нибудь еще в этом роде.

То, чего я жду от хора, заключается в следующем: предводитель (или предводительница) хора должен, (должна) посредством наушников постоянно держать связь со спортивным каналом и сообщать о всех интересных спортивных событиях или новейших, с его (ее) точки зрения, достижениях. Предводитель (или предводительница) подходит к рампе и возвещает о том, что произошло, или пишет то, о чем хочет сообщить, на дощечке, которую поднимает вверх, или же, что обойдется несколько дороже, изъясняется через посредство компьютера или пишущей машинки светящимися надписями. Предводителем или предводительницей хора следует избрать того, кто умеет хорошо импровизировать, предводитель подходит к рампе и сообщает, прерывая спектакль, о новом событии, хор подхватывает сообщение и повторяет его. Тем самым он прерывает действие, которого и без того нет.

Что касается непосредственно сцены, то, возможно, следовало бы поступить следующим образом: разделить ее поперек на две сферы, причем так, чтобы более темная часть возвышалась над нами в виде фрагмента стадиона, с защитной сеткой, разделяющей две группы фанатов и мешающей им сразу же вцепиться друг другу в глотку. По обе стороны сетки, спиной к ней, стоят полицейские в униформе, внимательно наблюдающие за обеими группами, которые хотят добраться друг до друга, напирают, трясут сетку, иногда разрывают ее и т. д. Обе группы — это стаи враждующих фанатов, в сущности, об их схватках и идет речь в этой пьесе, но, возможно, и о вещах совсем иного рода.

Эльфи Электра.Наконец-то все успокоилось. Реки, красные от крови моего отца, снова очистились, или сейчас начнется новая война с мамой? Ну и пусть. Мое внимание уже давно куда больше привлекает то, как ведут себя массы. Столько людей, причем в каждом таится его собственное побуждение к преступлению, ни с того ни с сего, словно удар невидимых часов разрушил что-то в их черепушках и поставил стрелки на воображаемое время, начинают действовать в едином порыве, хватают свои спортивные принадлежности и разбивают вдребезги свои кружки, которые совсем недавно, за накрытым для завтрака столом или в пивной, поднимали, чтобы чокнуться с соседом. Твое здоровье! А теперь зададим ему как следует! Кружки вверх, башку вниз! Под мостом брюхом кверху плывут форели. Иностранные туристы не обращают на них внимания, быть туристом — значит что-то разглядывать, а тут и смотреть-то не на что. Идемте дальше, к следующей достопримечательности! А дохлая рыба пусть себе плывет куда хочет. Дальше, пожалуйста, идемте дальше! Знаете ли вы, что завтра или послезавтра может случиться с рекой, что протекает в непосредственной близости от моего жилища? Что они с ней сделают, эти чудовища? Они хотят с помощью искусственной природности сделать ее непохожей на все другие реки, во всяком случае, непохожей на тех двуногих, что повесили на гвоздь свои галстуки ради того, чтобы напялить на себя спортивную униформу. Для этого им пришлось перво-наперво разрушить свою неповторимую природу. А может, она только после этого проявилась во всей красе? Это делалось для того, чтобы все они могли и в самом деле выглядеть одинаково, все как один. Как солдаты, джинсы, тенниски, бейсболки. Точно так же будет и с несчастной рекой: для предстоящей Олимпиады ее загонят в берега, дадут ей совершенно новое облачение. Хозяева реки сделают из нее естественную искусственность, или, точнее, искусственную естественность. Разумеется, река, когда ей смастерят новое ложе, останется прежней, зловредной, ее нужно будет смирить природоохранными бандажами, которые не пощадят ее суставы, ее сочленения, только тогда она снова сможет стать рекой. Само собой, в новом одеянии она будет течь веселее. Всякий раз должно что-то произойти, только тогда мы прилагаем усилия, чтобы снова образумить реки. По мне, так все и без того идет как надо, я говорю это просто так, впрочем, теперь уже не имеет значения, что я говорю. Эта река вот уже сотню лет течет себе и течет в своем отменно выложенном бетонированном русле, в паводок вода поднимается сантиметров на тридцать, а потом неохотно возвращается на прежний уровень. А теперь они хотят разрыть ее русло, чтобы природа снова могла вступить в свои права, чтобы река, как в прежние времена, снова образовывала излучины, а ее берега мощно всасывали в себя влагу и при этом сохраняли прекрасную форму. Ну, может быть, и не такую прекрасную, но они должны биологически вписываться в окружающий ландшафт. И сильнее чем прежде, всасывать в себя влагу. Я очень этому рада, но есть у меня и возражения. При всасывании будет возникать шум, похожий на вой собак, нет, не такой громкий, любой ребенок, играя, конечно же, этот шум перекроет. Оставшиеся на поле боя теперь заполучили себе последний пока памятник, вокруг которого развернулась ожесточенная борьба, словно сам он — не напоминание о невообразимо жестоких схватках. У многих, в том числе и у меня, найдутся против этого возражения. Кто против кого? Никто больше меня не слушает, потому что я, когда говорю, жалостливо так извиваюсь, словно делаю гимнастические упражнения под новейшую самодельную музыку: богиня, которая, как ни старается, не может разродиться. Присяду-ка я снова на стул. Плевать. Войска уходят, изрубив на куски страну. Последние ползут.

Под землей они лежат совсем рядышком. Более того, иные, что еще и сегодня ведут войны, доходят даже до того, что приписывают тесно прижатым друг к другу былым врагам враждебные чувства, и все только ради того, чтобы самим угрожать мертвецам. «Они никому больше не угрожают, но им-то угрожать можно». То же самое и с этой рекой. Она больше не несет для нас угрозы, потому что она мертва, хотя и находится в постоянном движении, но мы угрожаем ей тем, что у нее и без того имеется: живой, стремительно меняющейся природой! Мы грозим возвратить реке ее природу, но у нее она есть, причем даже в различных программных вариантах. Свою версию я где-то вычитала, у кого-то украла. Некоторым детям просто нельзя дарить подарки. Никто не может подыскать для себя иную природу, чем та, которой он уже наделен. Что умерло, то мертво, папа! Это и тебя касается, тут уж не жди пощады. Нам, живым, не нужны лежащие рядом трупы, мы хотим есть свой пирог, и чтобы при этом никто на нас не смотрел. Сталина и Гитлера убрали, генерал Младич перенес кровоизлияние в мозг и пока еще не знает, будет ли он вообще жить, если то, что здесь говорится, останется неизвестным. Но какое-то время он по-прежнему будет считаться важной персоной. А что произойдет с известным лириком Караджичем, который так же добр, как и мой друг Фреди К., у которого постоянно открыт рот и вздыблены волосы? Вероятно, он тоже сможет выступать значительно реже, а то и совсем не сможет, после того как он сократил численность своего племени, что делать было вовсе ни к чему, и уж тем более сокращать численность других племен, ему так приспичило это дело, что он не мог подождать, пока люди вымрут сами по себе. Ведь все свои упражнения они весьма прилежно проделали еще до того. Ничто не длится вечно, у всего есть конец, только у колбасы их два. Прошу вас, давайте поаплодируем всем этим господам, ибо речь о них пойдет здесь в первый и последний раз, хотя от меня в этом деле можно было ожидать и большего ангажемента! Но я намеренно держусь от него в стороне! Эти аплодисменты я отношу на свой счет, хотя в принципе их скорее всего заслужили они, герои истории, которые сегодня почти полностью забыты, потому что мы уже обзавелись новыми. Минуточку, мне надо еще распаковать их и упрекнуть в тщеславии. Но упрек так и не слетел с моих губ. Я всегда кого-нибудь упрекаю, это мой фирменный знак, но на сей раз, когда я их выпустила из своей клетки, их уже усмирили, этих голых дикарей, передвигающихся на четвереньках. Это я их такими сделала, одна я. Вот так-то!

Долгое обдумывание для меня — то же самое, что обоюдоострый меч в собственном брюхе. Вот сейчас войду в дом и воткну его в себя, чтобы сфотографироваться. Готово. А теперь сниму с плиты горшок с глубоким сочувствием, нет, глубокий горшок с сочувствием и добавлю туда, подмешивая, наших героев, против которых у меня, естественно, имеется масса возражений. Возможно, было бы лучше, если бы о тех, кто сейчас подталкивает мир к войне, рассказали другие. В конце концов, ряд моих героев изрядно поредел — я могла бы это пояснить на примере своего отца: унижение, подавленность. Бесконечные оскорбления. Безответственность. Я больше не выступаю против кого бы то ни было, и уж тем более против моих соседей в Австрии, которые не хотят увеличивать свою численность. Я делаю этот вывод исходя из того, что они закрыли свои границы и только завтра утром откроют их для движения грузовиков — ради своего личного потребления, ну и чавкайте на здоровье, да здравствует опломбированная свинцом свобода!

Скажите, хорошо ли все это охраняется? Мертвые, вон! Живые, входите! Ах, они уже тут? Что ж, тем лучше, в таком случае мы можем закрыть двери своим дыханием. В головах спорт, спорт, только спорт, ничего, кроме спорта! Нас становится все меньше, так как в большинстве своем мы сидим у телевизоров и опоздавших не впускаем. Дирижер мог бы расстроиться перед лицом этих масс, потому что они пришли не к нему, а мы в первую очередь зрители, мы тоже представляем собой сверхкритическую массу, которая противостоит другой массе, тоже довольно критической, но не всегда правой. Но нам некого больше критиковать, так как эти спортсмены, что сейчас выступают, черт бы их побрал, это же сплошной триумф воли и красоты! А я и не знала, что и тело можно окультурить. Жаль только, культуристы теряют при этом чувство глубины. За исключением ныряльщиков. Боже мой, как неглубоки, как поверхностны мои шутки, и сегодня тоже! Они даже не увлажняют мой палец, которым я перелистываю для вас свои самые неудачные страницы. Но ничего. Предоставьте мне делать свое дело! Но не подходите ко мне слишком близко, не пихайтесь, я всегда до такой степени обозлена, что сама с удовольствием пихну кого-нибудь носом в грязь!

Больше нельзя утверждать, будто рост нашей массы и есть причина нападок на нас соседей из-за границы. Они совершенно успокоились после того, как всякая жизнь там из-за экстремальных условий ушла под землю. Земную поверхность в ближайшие годы необходимо снова обустроить так, чтобы человек жил на ней в свое удовольствие. Тонны отходов! Что за люди! Сносится слой за слоем, пока от них ничего не останется. Но даже исчезновение — это спорт высоких достижений, даже наивысших, так как достижения в этом соревновании не поддаются измерению. Даже мой папа больше не находит отклика, хотя его лучшая сторона только вчера была снова прибита к моей черной доске, к моей дурной популярности, причем именно та сторона, которой он всегда к нам обращался. Ну да, чаще всего он был и так спокоен. Что касается нас, мамы и меня, то мы наконец обрели от него покой. Давайте разберемся. Я вопросительно смотрю на мать, так как при всей ярости, присущей моему творчеству, больше не нахожу отклика. Почему? Потому что мы так долго источали покой, что в конце концов заслужили немного беспокойства, говорит она. С чего бы тебе быть такой претенциозной, девочка? Почему, ты вглядываешься в жизнь такими взыскательными глазами? И забываешь при этом о самом главном — о том, чтобы доставлять людям удовольствие!

Куча враждебно настроенных мертвецов, что где-то там валяются, отныне меня совершенно не волнует. Нет, нет, я вообще ни с кем больше не воюю, кроме как, разумеется, с мамой. Я пришла к этому решению раз и навсегда. Она — словно красный лоскут в моей руке. Венская река вон там, внизу, нет, отсюда ее, к сожалению, не видно, уютно уляжется в свое новое мягкое русло, это я вам гарантирую, наконец-то у меня появилось время как следует понаблюдать за ней, для этого мне придется на целых полкилометра отходить от дома. Разве что кто-то отнимет у меня мое элегантное платье, вот тогда мне будет не до шуток! По мне, так пусть река упрет руки в бока и в присущем ей темпе, ничуть не колеблясь, баюкает себя в своей колыбели, которая, раскачиваясь, уже достигла с моей стороны самого дна, опускаться глубже и впрямь больше некуда. Другим рекам так ни за что не раскачаться. Почти вымершие прибрежные растения, вызванные к жизни из кладовой природы и великолепно стилизованные, снова заселят место, где так долго спали, и я как-нибудь в воскресенье схожу на них посмотреть. О господи, работы по устройству больничного ложа для реки еще даже не начинались! Зато обиталище для павших воинов возведено в срок, и журнал «Быть красивее естественно», ах нет, я, естественно, сказала бы «лучше быть естественной», уже напечатал об этом репортаж, который прочтут лишь немногие. Я-то его, само собой, прочту, я женщина со вкусом и ненавижу соперниц, у которых тоже есть вкус. К сожалению, женщин на свете слишком много. Просто ужасно, что я не единственная.

Убитые божьи создания в это же время будут валяться повсюду, из конца в конец земли. Тут мне, в виде исключения, даже возразить нечего. Просто трудно поверить, каким мужественным огнем горят мои щеки, я так обозлена, что могла бы убить вас всех после того, как допишу до конца и останусь без дела. Но если мне придется умереть самой, я взгляну на это иначе. Вас не станут ни обвинять, ни подбирать, ни хоронить, вас, мертвецов, что еще при жизни дрожали, съежившись в углу комнаты, от страха, что нужно уходить из дома, — ну, этого-то мы, в наших кожаных куртках, как раз и не боимся! — нет, вас не станут хоронить, вы будете валяться в поле, пока не превратитесь в удобрение. Извините меня, пожалуйста, надеюсь, это была моя последняя промашка, да собственно, и не моя. Ее допустил кто-то другой. А я всего лишь использовала эту промашку в своей игре, так как щебенка на обочине в этом месте из-за непогоды слегка размягчилась, и мои рельсы немного подмокли, что я не сразу заметила. Без этих рельс я не могу двигаться, колени и большая берцовая кость у меня слишком мягкие. Пока чего-нибудь не случилось, я в целях безопасности повторю это еще и еще раз. Я ведь не дальний берег, и я не совсем водонепроницаема. Никто не избежит неизбежного, поэтому оставим его лежать до прихода врача. Для папы уже слишком поздно, а для меня еще рановато.