Предание смерти. Кое-что о спорте
Шрифт:
Нам! Нам, дорогие вы наши, не вам! Нам! Они хранятся у нас дома! И уже слишком поздно. Судьба других людей мыслителям чужда. Ох и удивятся же они, когда с опозданием обнаружат, что эти другие вдруг исчезли. Если бы речь шла об одной-единственной мысли! Тогда и оправдываться не бы стоило. Оправдание они получили бы в качестве рекламного подарка. Они навыдумывают всякой всячины, а потом спокойно перебирают варианты возможных санкций и лет этак через пятьдесят-семьдесят все еще будут осыпать нас упреками. Да, они десятилетиями будут упрекать нас за то, что сами же и выдумали, а мы согласились делать! Так было всегда. Мы первые, кому надо покаяться в том, что они нам навязали. В старой маскировочной одежде мы сгрудились перед выставленными ими заграждениями, которые они слишком уж охотно убирают. Вот с треском ломается первое заграждение, рвется в клочья предостережение. Очень хорошо! Но и мыслители лопаются от своих мыслей, которые они добровольно в себя напихали, словно мясной фарш в колбасную оболочку, они, наши дорогие мысленосители, лопаются еще до того, как основательно поразмышляют
С моих губ слетают эти и другие сентенции, словно богини в боевых доспехах. Им, мыслителям, это нравится, теперь они научились даже опережать свои мысли! Зато мы можем брать себе в жены известных певиц! Наши жены и впрямь красивее, чем у них. Я это понял, когда увидел вас, госпожа писательница! Вы хоть знаете, как выглядите? Мы просто не можем без приказов, поэтому им, этим колоссам духа на глиняных ногах, что нынче вновь разглагольствуют на каждом углу и подпиливают ножки стульев сильных мира сего, поэтому им, говорю я, приходится вылезать из своих постелей, одеваться, выступать на радио, жечь глаголом сердца, готовить бомбу замедленного действия, вспышку эпидемии! Ночью, вечером, утром нас будят их скрипучие шаги, им ведь сперва нужно натянуть на себя свое оружие, свои трескучие слова, которые производят такой шум, что невозможно заснуть. Даже их сны сопровождаются шумом и гамом. Шум нарастает, пока не затрещат, лопаясь, стадионы, пока из них, словно из артезианских колодцев, не зафонтанирует кровь. Сколько парней, связанных неразрывными узами, собирается на стадионах, чтобы развлечься! Тысячи! Лавина людей! Почему они прут туда, куда их никто не гонит? Потому что попасть на стадионы не стоит никакого труда? Потому что дорогу указывают рекламные щиты? Нерешительные остаются в прошлом. Робкие тоже.
Надо считаться с энергией неупорядоченной толпы, толпа тоже хочет иметь свои звездные часы, ей не по нраву аполитичность и разобщенность. Такие вот часы, какие сейчас вы переживаете со мной, я имею в виду вас, коллега. Нет, не со мной! Мыслители всегда будут обособляться и при этом чувствовать свое превосходство, даже когда смотрят матч команд второй лиги. Будут ужасно переживать, а потом подолгу просиживать в кафе «Лес ужасов». Мы для них безликая масса, ничтожные людишки. И это при том, что мы уже давно демонстрируем им свое значение, не дожидаясь, когда они дойдут до этого своим умом. Мы решительно идем навстречу, никуда им от нас не деться! Мы научим этих мыслителей-тугодумов, что ходят в магазины с кредитными карточками, думать так, как надо, а не так, как им хочется.
Жертва( прерывая).Не Крёлль ли это приближается к нам на своем авто? Разве все мы не сидим в одном автобусе, в который, как нередко бывает на его победной дистанции, он сейчас врежется? Разве, имея самый лучший стартовый номер, он не долбанет нас на полном ходу? Неужто мы все еще целы и невредимы? Увы, мы ведь возникли перед ним из ничего. Он не виноват. Он просто не мог нас видеть.
Мы, мыслители, не сумели дописать даже свои книги о футболе. Не закончили двадцатитомную историю футбола. Мы любим смотреть гонки «Формулы 1», а сами даже не удосужились получить водительские права. Стоит ли удивляться, если мчащийся с превышением скорости автомобиль раздробит нам головы? Мы, бедолаги, так ничему и не научимся, уверяю вас. В общественном транспорте мы боимся ездить без билета. Боимся опозориться.
Мужчина (отталкивает Жертву и пинает ее).Ох уже эти мне мыслители! Демонстрируют свои мускулы, только когда читают доклады с кафедры или говорят со сцены в микрофон, там перед ними нет оппонентов, так как зрительный зал предусмотрительно затемнен. Чтобы их свет сиял еще ярче! И вот миллионы уже незримо следуют их методично навязываемым или брошенным вскользь указаниям. Поэты и те пешки, что принесены им в жертву, мыслители, у которых поэты заимствуют свои идеи, нас даже вряд ли узнают, когда в блеске собственной значимости попадут к нам в руки. Но перед телевизором, готовые смотреть что попало, они в восторге подбрасывают вверх пивные бутылки. А убивать снова приходится нам. Что ж, когда-нибудь придет и их черед! Само собой, мы возьмемся за них в последнюю очередь, ведь им надо еще обо всем написать, настойчиво предостерегая людей от исходящей от нас угрозы. Потом мы уберем и их, сделаем сальто с поворотом назад и ногами активируем у них первобытный инстинкт доверия к силе. Они ведь все еще стоят у нас за спиной, эти подстрекатели, готовые при малейшей опасности дать деру. Но мы перекроем выход, если им вздумается ускользнуть от нас на лыжах. Если уж погибать, то всем вместе! Мы никому не позволим спуститься с горы на канате! Никому не дадим сбежать с альпийского курорта! Они врут — будем врать и мы. Если вы начнете меня расспрашивать, я отвечу вам вашими же словами, выдавая их за свои. Их, наших заступников, что молятся за нас от нашего и божьего имени, тут уже не будет. Аминь! Они пока торжествуют, но скоро им станет не до того. К тому же они еще и ленивы. Как-то уж слишком быстро все произошло — и вот один уже валяется на земле. Что-то уж слишком быстро он начал завираться. Не тот ли это тип, который поучал меня, что мне следует делать, а чего стыдиться?
Не помню, как все началось. Совсем недавно я плыл в толпе, раздвигая ее, как Иисус воду, локтями и бедрами. Когда я, не торопясь, раскинув в стороны руки, продвигался
Откуда-то сверху падают кости голени, у ног скелета стоят спортивные туфли разных фирм и разного размера, они валятся, и ими начинают играть в футбол.
Другой преступник.Для убийства людей, что я сейчас и продемонстрирую на конкретных примерах, важно, чтобы, как бы это выразиться, сам я был не здесь, а где-нибудь в другом месте. Позвольте, я коротко расскажу о своей жутковатой серии побед: чувствуешь себя так, словно сидишь в распределительном помещении трансформаторной подстанции: один взмах руки, один толчок ноги — и целые кварталы выведены из игры. Лишены жизненных соков! Мне вдруг захотелось использовать свой шанс на социальное самоутверждение, и я раз и навсегда отрекся от ценностей нашего общества, которые, надо сказать, ни для кого не представляют особой ценности. Что это вы так размахались руками, женщина, вспомнили о своих давно устаревших писательских воззрениях? Из какого заведения вас выпустили? Где формировались ваши драгоценные ценности? Посмотрим, имеет ли смысл отпирать вашу дверь. Нет, лучше оставим ее запертой. Вы преподносите мне то, о чем уже много лет талдычат газеты и что я никак не могу усвоить. Это не мои ценности. Мне они ни к чему. Оставьте их себе! Мне нужны совсем другие. Причем отнюдь не устойчивые. Вы ведь тоже неустойчивы, как писательница и как чья-то жена, вы уже почти выбрались из них, но пока не добрались до той самой канатной дороги. Только суньте туда свою жирную задницу — сразу увидите, что будет! Вы списанное за негодностью существо, вцепившееся в самопишущую ручку. Позвоните в офис картеля и попросите рассказать что-нибудь о конкурентах. И выберите себе ремесло, которое даст вам хоть какой-то шанс. Иначе вы скорее покатитесь вниз, чем взберетесь на вершину!
Еще и сегодня, спустя годы после первого тяжелого ранения, когда я чудом остался жив, эта работа доставляет мне особое удовольствие. Я никогда не устаю от нее и готов смириться даже с наказанием и другими неприятными сторонами своего ремесла. Вам отсюда слышно, о чем обычно болтают ангажированные художницы? Ну, я-то их не ангажировал! Я договорился с совсем другими людьми! Откуда доносится этот рев воинственных амазонок? Это вы их наняли? Их рев даже меня обратил бы в бегство, не знай я, кто его издает. Его издает одна-единственная дама, а именно вы! Вы считаете себя сиреной, но вас никто не слушает! Да и кто станет слушать такую, как вы! Или вы ждете, что из-за вас кого-то привяжут к мачте? Хотите вместе с другими запускать бумажного змея и музицировать, но умеете ли вы издавать звуки?
Вы, значит, явились собственной персоной. Ладно, я все вам покажу, смотрите, звуки идут отсюда. Слетают с ваших недовольных, мечтательных губ! Ну что у вас за вид? Взгляните хотя бы на мою подругу, она выглядит куда лучше! Да, моложе на тридцать лет, это кое-что значит. Искусство повествования, не покидай писательницу, что-то должно же у нее остаться, у этой общественной обвинительницы, ежегодно избираемой для этой роли всего одним человеком.
Внимание, я продолжаю, впишите и мою особу в плаху, которую держите на коленях в надежде, что кто-нибудь, наконец, положит на нее свою голову: я письмо для щели, в которую пытаюсь протиснуться. Я пеленка для штангиста, на случай, если во время работы от его мраморного фасада что-нибудь отвалится. Вероятно, под давлением, которое на меня оказывают, ястановлюсь сентиментальным. Или мне только кажется? Моя война закончится благополучно; если на войне и бывает благополучие, то это благополучие моих товарищей, их пожирают колеса, словно пустые участки дороги, словно еще не пройденные километры, словно скамейки с табличкой, запрещающей некоторым лицам на них садиться. Случайно так вышло, что на них и впрямь никто не садился.
Преступление — тоже работа, большинство людей об этом забывает, не забывают только те, кого мы нанимаем. Мы им потому и платим, чтобы они ценили нашу работу и прославляли ее. Они придают нам вес! Без них мы не стоили бы и половины того, что стоим. Они основали новый Интернационал чувствительных, они еще и сегодня превосходно умеют жаловаться, у них то и дело берут интервью. Итак, преступление совершается, все преисполнены воинственной решимости, которая выражается то в одном, то в другом проступке, я, во всяком случае, на этот раз опередил всех! Нельзя, чтобы меня опережали другие, за кого я буду потом переживать. В конце концов, не пристало мне прятаться за спины товарищей. Я не из тех, кто вовремя смывается. Спортсмены любят себя, только когда побеждают. Какая задница снова отняла у нас волю? Это была воля к власти, она бы нам еще понадобилась! А эта жопа оставила нам только волю к раскаянию и покаянию — чтобы все, кому вздумается, могли злобно поглядывать в нашу сторону. Мы лишь на мгновение оставили все без присмотра, и видели бы вы, как бросилась туда госпожа писательница! Еще немного — и пошла бы она трепать языком. Она забралась бы на любое кладбище автомобилей, чтобы увидеть, не валяются ли там обломки, обрывки волос, грязные сиденья со следами огня. Ох и подняла бы она тогда вой! А вот и никем не замеченная воля к победе, бери не хочу. Обнаружь ее эта гадюка ядовитая, она бы ее тут же схватила! Но эта мастерица драть горло забывает: наша сила в том, что проходит она столь же быстро, как и время. Не в нашей власти заставить идола, которого боготворим, выслушать нас. Даже втыкая нож в теннисистку, истекаем кровью не мы. Важно не участие, важна победа. За исключением случая, когда пробил ваш последний час.