Предания нашей улицы
Шрифт:
— Но ведь он уже очень давно не покидает своего дома и никто его не видел.
— А может быть, он каждую ночь выходит, только никто об этом не знает.
Хамдан все так же осторожно продолжал:
— Но ведь никто, кроме тебя, ни разу не встретил его?!
— А я вот встретил!
— Не сердись, Габаль. Я не сомневаюсь в твоей правдивости. Но ведь тебе могло почудиться. Ну скажи, во имя Аллаха, если он выходит из дома, то почему никому не показывается на глаза, почему тогда позволяет попирать права своих потомков?
Габаль ответил, нахмурившись:
— Это его тайна. Ему лучше знать.
— Говорят, он живет уединенно из-за того, что очень стар и немощен, и это похоже на правду.
— Не будем попусту спорить, — вставил Даабас, — давайте дослушаем историю, если у нее есть продолжение.
Габаль продолжил свой
— И тогда я сказал: «Я и не мечтал увидеться с тобой в этой жизни». «Тем не менее это случилось», — промолвил он в ответ. Я напряг зрение, чтобы лучше разглядеть склоненное надо мной лицо, а он сказал: «Пока темно, ты не сможешь увидеть меня». Я смутился оттого, что он заметил мои старания разглядеть его, и ответил: «Но ты ведь видишь меня во мраке!» — «Я научился видеть во мраке еще с тех пор, как бродил по пустыне, когда здесь не было улицы». Удивленный, я воскликнул: «Слава Всевышнему, что он сохранил твое здоровье!» И тогда он сказал: «Ты, Габаль, один из тех, на кого можно положиться. Ты без колебаний отказался от сладкой жизни, вступившись за свой несправедливо обиженный род. А твой род — это и мой род. Ему по праву принадлежит доля в моем имении, и он должен ею пользоваться. Честь рода должна быть ограждена от посягательств, а жизнь его членов должна быть прекрасной». Воодушевленный, я спросил: «А как добиться этого?» «Силой победите несправедливость, — ответил он, — и, только силой вернув свои права, заживете счастливой жизнью». «Мы станем сильными!» — с воодушевлением воскликнул я. «Да будет успех сопутствовать вам!» — благословил он.
Хамданы, зачарованные рассказом Габаля, молчали и лишь поглядывали друг на друга, пытаясь вникнуть в суть услышанного. Потом все взгляды устремились на Хамдана, и тот нарушил молчание:
— Все это надо хорошенько обдумать и прочувствовать сердцем!
— Это не похоже на бредни гашишника. Все в этом рассказе — правда! — воскликнул Даабас.
— Если это вымысел, то и наши права на имение тоже плод воображения, — убежденно проговорил Далма.
— А ты не спросил его, — нерешительно обратился к Га-балю Хамдан, — что мешает ему самому навести порядок и почему он доверил управлять имением людям, которые не уважают права других?
Габаль недоволно ответил:
— Нет, не спросил! И не мог спросить! Если бы ты сам встретил его ночью в пустыне и испытал бы робость, которую он всем внушает, ты не стал бы требовать от него отчета и тебе не пришло бы в голову ослушаться его!
Хамдан кивнул головой в знак согласия.
— Действительно, все сказанное достойно Габалауи, но было бы еще достойнее с его стороны самому претворить слово в дело.
— Вы собираетесь ждать до тех пор, пока смерть не избавит вас от позора? — возмутился Даабас.
Поэт Ридван, откашлявшись и робко заглядывая в лица мужчинам, произнес:
— Слова его прекрасны, однако подумайте, куда это может нас завести?
А Хамдан печально напомнил:
— Однажды мы уже ходили добиваться своих прав, и вы знаете, что из этого вышло?
Неожиданно подал голос юный Абдун:
— Да чего же мы боимся?! Хуже, чем сейчас, все равно не будет!
— Я боюсь не за себя, а за вас, — словно извиняясь, сказал Хамдан.
— Тогда я один пойду к управляющему! — гордо заявил Габаль.
— И мы с тобой! — придвинулся ближе к Габалю Даабас. — Не забывайте, что Габалауи обещал ему успех!
— И все же я пойду один и только тогда, когда сам решу! Но я хочу быть уверен, что вы поддержите меня и в нужный момент проявите единение и стойкость.
Абдун с горячей решимостью воскликнул, вскочив со своего места:
— С тобой до самой смерти!
Решимость Абдуна передалась Даабасу, Атрису, Далме и Али Фаванису. Ридван же с затаенным коварством спросил Габаля, знает ли его жена, что он задумал. Тогда Габаль рассказал, как он поведал о своей тайне Балкыти и как тот посоветовал хорошенько взвесить все последствия, как он, Габаль, настоял на возвращении домой и как жена решила идти с ним до конца. Выслушав это, Хамдан, желая показать, что он заодно со всеми, спросил:
— Когда же ты пойдешь к управляющему?
— Когда созреет мой план. Вставая Хамдан заключил:
— Ты будешь жить у меня. Ты мне дороже всех сыновей! Эта ночь не изгладится из нашей памяти, и, может статься, поэты сложат о ней предание, подобное тем, которые они рассказывают об Адхаме. Давайте поклянемся быть
В этот момент с улицы послышался голос футуввы Хаммуды, который на заре возвращался к себе домой, распевая заплетающимся языком:
Эй, парень-гуляка, хорош ты хмельной, Креветки глотаешь в соседней пивной, Идешь, спотыкаясь, прохожих любя, И нет человека щедрее тебя.Этот голос лишь на мгновение отвлек хамданов. Тут же они протянули друг другу руки, заключая союз решимости и надежды.
38
Вся улица узнала о возвращении Габаля. Видели его идущим с мешком в руках. Видели его жену, когда она направлялась за покупками в Гамалийю. Пошли разговоры о его новом ремесле, которым раньше никто из жителей улицы не занимался. Но Габаль избегал выступать с фокусами на своей улице и никогда не показывал змей. Никто и не догадывался, что он владеет искусством заклинателя. Много раз Габалю случалось проходить мимо дома управляющего. Дом казался ему чужим, словно он никогда здесь и не жил. Но воспоминание о матери причиняло ему острую боль. Видели Габаля и футуввы: Хаммуда, аль— Лейси, Баракят и Абу Сари, но ни один не посмел влепить ему пощечину, как другим хамданам. Футуввы лишь ругали его и насмехались над его мешком. Однажды Габаль столкнулся с Заклатом. Тот преградил ему путь, впился в него своими злыми глазами и спросил:
— Где ты пропадал?
— Бродил по свету.
— Я твой футувва и вправе спрашивать тебя о чем угодно, а ты обязан отвечать мне! — прорычал Заклат.
— Я ответил.
— Зачем ты вернулся?
— Зачем, по-твоему, человек возвращается в родной дом?
— Если бы я был на твоем месте, я бы поостерегся показываться здесь, — с угрозой в голосе сказал Заклат. Двинувшись прямо на Габаля, он толкнул его плечом и чуть не сбил с ног. Тот едва успел отскочить в сторону. Вдруг Габаля окликнул бавваб из дома управляющего. Габаль удивился, но подошел к нему. Они встретились, горячо пожали друг другу руки, и старик долго расспрашивал Габаля о его жизни. Потом сказал, что Хода-ханум хочет видеть его. Габаль давно ожидал этого приглашения — самого своего возвращения. Сердце подсказывало ему, что рано или поздно это обязательно случится. Сам же он не cчитал возможным незваным переступить порог дома, который покинул, рассорившись с хозяином. Кроме того, Габаль не хотел добиваться встречи, чтобы не вызывать подозрений относительно его намерений ни у управляющего, ни у фу-гувв. Он решил ждать, пока встреча не произойдет сама собой. Однако, едва он переступил порог дома, весть об этом облетела всю улицу.
Направляясь в саламлик, Габаль быстрым взглядом оглядел сад с его смоковницами и высокими тутовыми деревьями, акациями и розовыми кустами. Стояла зима, и сад не так благоухал, как в летнее время, но был весь освещен неярким и мягким светом, который словно просачивался сквозь белые облака.
Поднимаясь по ступенькам, Габаль пытался изгнать из сердца нахлынувшие воспоминания. Когда юноша вошел в залу, там уже сидели ожидавшие его Хода— ханум с супругом. Габаль взглянул на свою мать, взгляды их встретились, и Ханум в сильном волнении бросилась ему навстречу. Юноша припал к ее рукам и стал осыпать их поцелуями, а Ханум нежно поцеловала его в лоб. Чувство глубокой любви и счастья овладело Габалем. Обернувшись в сторону управляющего, Габаль увидел, что тот продолжает сидеть и взгляд его остается холодным. Управляющий лишь привстал со своего места, чтобы протянуть Габалю руку, и, поздоровавшись, снова уселся. Хода-ханум жадно разглядывала Габаля, в глазах ее отражались беспокойство и удивление. Ее сын, высокий и стройный, был одет в дешевую галабею, перехваченную широким поясом, обут в старые, стоптанные сапоги, густые волосы прикрыты выгоревшей такией. Хода готова была заплакать. Глаза ее без слов говорили о том, как тяжело ей видеть своего сына, ее светлую надежду, в таком положении. Она предложила Габалю сесть и сама опустилась на стул в полном изнеможении. Габаль понял, что происходит в душе ханум, и твердым голосом принялся рассказывать ей о своем житье-бытье на Мукаттаме, о своем ремесле, о женитьбе. Он рассказывал как человек, который доволен своей жизнью, несмотря на трудности. Ходе это не понравилось, и она прервала его, спросив: