Предания нашей улицы
Шрифт:
— Это невозможно, клянусь Аллахом! Если клиенты увидят в мастерской гроб, они все разбегутся.
Фархат поддержал его:
— Правда, правда. Никто не любит, когда ему напоминают о смерти.
— Беда ваша в том, что вы боитесь смерти больше, чем следует, — заметил Хигази, — поэтому-то над вами и властвуют Ханфас и Бейюми, а Игаб отнимает последний кусок хлеба.
— А ты, значит, не боишься смерти? Хигази сплюнул и сказал:
— Все мы грешны. Вот Габаль был сильным. И с помощью силы
Вдруг Рифаа прекратил стучать молотком, вынул изо рта гвозди и сказал:
— Габаль хотел вернуть наши права добром. К силе он был вынужден прибегнуть, чтобы защитить себя.
Хигази насмешливо спросил:
— Скажи, сынок, ты можешь забить гвоздь без помощи силы?
Но Рифаа серьезно ответил:
— Человек же не дерево, муаллим!
Взглянул на отца и снова принялся за работу. А Хигази продолжал:
— Габаль был самым сильным из всех футувв нашей улицы, и он пробудил дух смелости в своих сородичах.
— Он хотел, чтобы они стали футуввами всей улицы, а не только своего квартала, — добавил Фархат.
— А сегодня они больше смахивают на мышей или на кроликов! Шафеи, вытирая тыльной стороной руки нос, спросил:
— Какой цвет ты предпочитаешь, муаллим Хигази?
— Мне нужен немаркий цвет, чтобы подольше не пачкался, — ответил Хигази и вновь обратился к друзьям: — А когда Даабас выбил глаз Каабильхе, Габаль ему самому выбил глаз. Так он при помощи насилия восстановил справедливость.
Тут Рифаа громко вздохнул и сказал:
— Насилие нам не поможет. И днем и ночью мы видим, как люди бьют и убивают друг друга. Даже женщины пускают в ход ногти, царапая друг дружку до крови. Но где же справедливость?! Что может быть отвратительнее всего этого?
Все замолчали. Потом Ханнура, который не произнес до этого ни одного слова, сказал:
— Этот маленький проповедник презирает нашу улицу. Он слишком нежен, и в этом виноват ты, муаллим Шафеи!
— Я?!
— Да! Ты его избаловал.
Хигази обернулся к Рифаа и сказал со смехом:
— Лучше бы ты занялся поисками невесты!
Все рассмеялись, Шафеи нахмурился, а Рифаа покраснел. Хигази же вновь вернулся к своей теме:
— Сила, только сила! Без нее не будет справедливости. Рифаа, не обращая внимания на красноречивые взгляды отца, упрямо проговорил:
— Наша улица больше нуждается в милосердии! Могильщик Бархум шутливо спросил:
— Ты хочешь, чтобы я лишился работы?!
Все снова расхохотались, да так, что закашлялись. Хигази со слезящимися от смеха глазами проговорил:
— Когда-то Габаль отправился к управляющему просить о справедливости и милосердии. А тот послал против него Заклата и его подручных. И если бы не палки — а вовсе не милосердие, — которые
Дядюшка Шафеи предостерегающе шепнул:
— Эй вы! У стен есть уши! Если вас кто-нибудь услышит, не ждите пощады.
— Шафеи прав, — заметил Ханнура, — кто вы такие? Бесполезные гашишники. Если бы сейчас тут прошел Хан-фас, вы бы кланялись ему в пояс.
И, обернувшись к Рифаа, добавил:
— Не обижайся на нас, сынок. Тот, кто курит гашиш, теряет всякий стыд. А сам ты не пробовал курить?
— Он не любит этого, — ответил за сына Шафеи. — Если он сделает две затяжки, то либо задохнется, либо заснет.
А Фархат заметил:
— До чего же хорош этот парень! Некоторые считают его знахарем, потому что он водится с Умм Бахатырхой, а другие называют поэтом из-за его любви к историям и сказкам.
— А собрание курильщиков он ненавидит так же, как женитьбу, — рассмеялся Хигази.
Бархум кликнул мальчишку из кофейни, чтобы тот забрал кальян, затем все попрощались и разошлись. Дядюшка Шафеи отложил пилу и, укоризненно взглянув на сына, сказал:
— Не встревай ты в разговоры этих людей!
Рифаа обогнул верстак, взял отца за руку и отвел в дальний угол мастерской, где никто не мог их услышать. Он выглядел очень взволнованным, губы его были решительно сжаты, глаза горели странным огнем. Шафеи недоумевал, что происходит с сыном, а Рифаа неожиданно заявил:
— После сегодняшнего дня я больше не смогу молчать. Отец испугался. Что за наказание этот его дорогой сын!
То проводит долгие часы в доме Умм Бахатырхи, то пропадает в одиночестве у скалы Хинд, а стоило ему побыть какой-то час в мастерской, как он ввязался в спор.
— Ты что, устал?
Рифаа, внезапно успокоившись, ответил:
— Я не могу скрывать от тебя то, что у меня на душе.
— Что такое?
Рифаа подошел к отцу вплотную.
— Вчера, — начал он, — после того как около полуночи я покинул дом Гаввада, я вдруг почувствовал неодолимое желание пойти в пустыню. Устав от долгой ходьбы, я выбрал место возле выходящей в пустыню стены Большого дома и сел, прислонившись к ней спиной. Шафеи взглядом просил сына продолжать.
— Вдруг я услышал странный голос. Казалось, кто-то разговаривает сам с собой в темноте, и меня внезапно осенило, я понял, что это голос нашего деда Габалауи.
Шафеи впился взглядом в лицо сына и недоумевающее спросил:
— Голос Габалауи? Почему тебе так показалось?
— Мне не показалось, у меня есть доказательства. Как только я его услышал, я сразу же встал, повернулся лицом к дому и отступил на несколько шагов, пытаясь разглядеть говорившего, но, кроме темноты, ничего не увидел.