Предания вершин седых
Шрифт:
Дерила замялся, помрачнел. Долго хмыкал, кашлял, но Бермята его подталкивал к двери:
— Давай, давай. Уговор дороже денег!
Дерила плёлся медленно, точно на собственную казнь шёл. Выйдя на середину улицы, он в последний раз откашлялся, огляделся по сторонам — не много ли народу его видит, а потом, хлопая руками, точно крыльями, хрипло заголосил:
— Ку-ка-ре-ку-у-у! Ко-ко-ко... Ку-ка-ре-ку-у-у!
— Громче, громче, — посмеивался Бермята.
— Ку... пхе-пхе! — угрюмо поперхнулся сосед. И вывел окончательное: — Ку-ка-ре-ку-у-у, чтоб тебя домовой
— Про домового уговора не было кричать, — строго погрозил пальцем Бермята.
— А это тебе сверх уговора, в подарок, — процедил Дерила.
Соседи выглядывали из окон, пересмеивались:
— Чего это Дерила раскукарекался? Выпил, что ли, лишку?
А тот, махнув рукой и плюнув, размашисто и сердито зашагал к своему дому. Снегурка засеменила за ним, сочувственно поглаживая мужа, но тот только плечом дёрнул и отмахнулся.
Больше два соседа не соревновались, не спорили и жили мирно.
Выстраданная
1
Шитые бисером сапожки, оставляя в снегу цепочку следов, мерцали вышивкой в лунном свете. Реял на плечах молодой женщины узорчатый платок с бахромой, который она на бегу удерживала одной рукой за концы; развевались от встречного ветра длинные чёрные волосы. Мороз обжигал щёки, ледяным потоком выстуживал лёгкие. Белый туман клубами вырывался из её уст. Дышала она часто, прерывисто. Провалившись по колено в снег, она упала, а тёмные стволы деревьев кружились вокруг неё... Луна в небе скакала, точно сумасшедшая.
Чёрные волосы разметались по снегу, льняная вышитая сорочка не спасала от холода. Богатый, дорогой платок из тончайшей шерсти мерцал нитями серебряного шитья и лишь украшал, но тоже не грел. Не успела она накинуть ничего более тёплого: выбежала на мороз, в чём была дома, спасаясь от мужа.
«Беги, Олянка, беги!» — подхлёстывая, как плеть, отдавалось в её ушах эхо его голоса.
Дрожа от холода, женщина туже затягивала на плечах платок. Её ярко-голубые глаза в мертвенном свете луны казались бледно-серыми. В них мерцали отблески пережитого ужаса.
Она поднялась на ноги и побрела по ночному лесу. Мороз жалил тело, и оно коченело, теряя чувствительность. Позади остались тепло натопленные богатые хоромы, но Олянка и под страхом смертной казни не вернулась бы туда сейчас. Брат-близнец снова овладел её мужем — жестокий, безумный, неистовый дикарь. Предчувствуя его пробуждение в себе, муж успел крикнуть ей: «Беги!» Спотыкаясь, она кинулась вниз по лестнице, а за спиной уже слышался рёв беснующегося зверя.
Проваливаясь в глубокий снег, мерцавший в лунном свете, Олянка стучала зубами от холода. Всё глубже в лес забредала она, и таяла, растворяясь во мраке, тёплая нить, соединявшая её с жизнью. Зимняя ночь раскинула над ней ледяные крылья беды. На сей раз — всё, конец... Помертвевшая душа чуяла: это предел, грань, за которой — чёрная, холодная пустота.
Жёлтые огоньки мелькнули за деревьями, и Олянка застыла — смолк хруст её шагов по снегу. Безветренный мрак обнимал её за плечи гибельным
Мохнатое чудовище сбило её с ног и навалилось всей тяжестью, обдавая смердящим, плотоядным дыханием. С оскаленных зубов капала слюна, а головка его покрытого жёсткой порослью детородного уда щекотала её. То ли сожрать он её хотел, то ли внедриться в неё этим толстым, как бревно, орудием.
И вдруг зверя будто ветром сдуло. Олянка лежала зажмурившись, и поэтому могла только слышать рёв, рык и возню. Рядом с ней шла драка, без сомнения: на оборотня кто-то напал — какой-то другой зверь. «Ползи прочь», — подсказывало ей что-то, и она, не открывая глаз от страха, на ощупь поползла в противоположную от дерущихся существ сторону. Звуки битвы приближались, лопатки обожгло дыханием ужаса, и она поползла изо всех сил — так быстро, как только могла, проваливаясь руками и коленями в леденящий снег. Древесный ствол преградил ей дорогу, от внезапного удара загудела голова, а глаза невольно открылись.
В нескольких саженях от неё катались по снегу два зверя. Удивительно, но огромного чёрного самца жёстко трепал оборотень чуть ли не вдвое меньшего размера, со светлой шерстью. Чёрный Марушин пёс был изумлён не меньше Олянки и отступал под неистовым напором небольшого противника. А тот — мал, да удал!.. Бритвенно-острыми зубами светлый оборотень укусил чёрного за самое чувствительное место — нос. Огромный зверюга, по-собачьи взвизгнув, бросился наутёк, и ещё долго за деревьями слышался его удаляющийся жалобный скулёж.
Зверь-победитель, перекувырнувшись через голову, поднялся на ноги — человеческие ноги, стройные и сильные. Ближе к щиколоткам их покрывала светлая, золотистая шерсть, ногти на пальцах имели вид собачьих или волчьих когтей. Взгляд Олянки скользил вверх. Выше был кучерявый треугольник волос, плоский, поджарый живот, нагая грудь... женская. Перед ней стояла совершенно голая девица с золотисто-русыми спутанными волосами, распущенными по плечам. Круглые и выпуклые светло-голубые глаза, отражая бледный лунный свет, блестели морозными искорками. Она присела на корточки и когтистыми пальцами взяла Олянку за подбородок.
— И какого лешего тебе дома не сиделось? — хмыкнула она.
Её заострённые, звериные уши покрывала всё та же золотисто-русая шерсть, торчавшая на кончиках задорными кисточками. Низкий скошенный лоб, коротковатый, чуть приплюснутый нос, широкий рот с пухлыми, вывернутыми губами, негустые и неправильные брови — отменно некрасивая девчонка, самая настоящая дурнушка, зато тело гибкое и тугое, как лук. Изящная, но под кожей на плечах проступали мышцы — не огромные, как у мужчин, но плотные и достаточно сильные. Бёдра — тоже сильные, развитые от быстрого бега. Сухая, без мягкого жирка, с маленькой грудью, она больше походила на мальчишку-подростка, чем на девушку. В человеческом облике шерсть не полностью покинула её лицо — осталась на нижней челюсти наподобие светлой бородки. Не девица — зверёныш, волчонок с насмешливыми глазами.