Преданная демократия. СССР и неформалы (1986-1989 г.г.)
Шрифт:
ПОПУЛИСТСКАЯ ПАРТИЯ – «МОСКОВСКИЙ НАРОДНЫЙ ФРОНТ»
ДРУГОЙ МОДЕЛЬЮ соединения «видных деятелей демократии» и низового актива была партия как ядро более массового движения. Поскольку наиболее популярными взглядами в этот период были демократический социализм и социально ориентированный либерализм, то само собой напрашивалось, что самая массовая партия будет социал-демократической.
Возрождению социал-демократической партии в 1989 году мешало только обилие претендентов на роль отцов новой российской социал-демократии. Лидеры московской «Демократической перестройки» осторожно шли к созданию партии – так, чтобы не поссориться с либеральным крылом КПСС. Более радикальные (в смысле противостояния КПСС) социал-демократы после раскола Всесоюзного социально-политического клуба создали Социал-демократический союз в Ленинграде, а затем в большинстве своем вошли в «Демократический союз». Но он выступал как радикально-либеральная организация, и тогда остатки Социал-демократического союза и социал-демократы из «Демократического союза» 4-5 февраля на конференции в Ленинграде создали Социал-демократическую конфедерацию, в которую вошло меньшинство неформальных активистов социал-демократической
Большинство неформальных активистов, симпатизировавших идеям социал-демократии, ориентировались на клубы «Демократическая перестройка» (Москва) и «Перестройка» (Ленинград), которые готовились к созданию более солидной организации. Влияние «Демократической перестройки» выросло благодаря участию ее лидеров в кампании А. Сахарова и других «демократов» и элитарных реформистов.
20-21 мая 1989 года клубы «Перестройки» созвали в Москве Межгородское рабочее совещание демократических клубов социальной ориентации. Делегаты понимающе кивали друг другу, мол: всем ясно, что речь идет о социал-демократической ориентации, но в случае чего коммунисты не докопаются и не отнимут помещения, не выгонят организаторов с работы. Совещание показало, что за создание социал-демократической партии выступает многотысячный актив. Было решено для начала создать Социал-демократическую ассоциацию СССР. 10—11 июля в Таллине II конференция Социал-демократической конфедерации, соперничавшей с «Перестройками», согласилась с проектом создания ассоциации. Но и она, и затем партия были созданы уже в следующем, 1990 году, когда формирование многопартийности приняло лавинообразный характер. Многие влиятельные депутаты обзаводились своими партиями.
Эти партии под одного или нескольких лидеров практически исключили создание «второй партии» как партии. Она могла возникнуть только как блок и движение. Это было удобно и для лидеров. Ведь в блоке руководящая роль депутатов очевидна по определению, а движение не имеет возможности призвать депутатов к соблюдению «партийной дисциплины». Строилась лестница, которую легко было обрушить, после того как по ней взберется наверх новая элита.
С одной стороны, «верхи» движения стремились оградить себя от дисциплины, с другой стороны, для выполнения предвыборных задач требовался дисциплинированный и не отягощенный идеологическими спорами актив. Демократическое по названию популистское движение строило авторитарную организацию.
Удобную модель организации «демократического актива» создал «Московский народный фронт». После выборов 1989 года движение народных фронтов оживилось. Массовым оно не стало, но одержало первые победы на выборах: московский провел в депутаты С. Станкевича, карельский – С. Белозерцева, ярославский – И. Шамшева, Добровольное общество содействия перестройке (Апатиты) – А. Оболенского. «Московский народный фронт» участвовал в поддержке большинства демократических кандидатов. Вместо широкого оппозиционного социалистического движения (как мечталось во второй половине 1988-го) «народные фронты» превратились в группы поддержки общедемократических кандидатов.
Серьезной проблемой для «Московского народного фронта» стала конкуренция со стороны возникшего в декабре 1988-го «Российского народного фронта», созданного «патриотом» В. Скурлатовым, который стал антикоммунистической организацией. Его активисты ходили под андреевским флагом, считая военно-морской стяг национальным дореволюционным символом.
В Хартии «Московского народного фронта», принятой в марте 1989 года, говорилось, что «фронт выступает за демократическое правовое государство и гуманное самоуправляемое социалистическое общество…» [238] «Фронтовики» надеялись обеспечить «гласный общественный контроль за деятельностью народных депутатов…» [239] Большинство требований «Московского народного фронта» были общедемократическими. Он выступал за государственное устройство типа парламентской республики, новый союзный договор. Социалистические требования касались сферы производства: участие работников в управлении предприятиями, наем администрации советом трудового коллектива. Московский фронт поддерживал популярную тогда идею сочетания плана и рынка. Регулировать экономику вместо отраслевых министерств должно было объединение самоуправляющихся предприятий. Его социал-демократическая платформа по существу была тем самым синтезом либеральных и социалистических требований, на основе которого можно было достичь согласия демократических сил уже в 1988 году. Теперь время было упущено. «Социализм», за который выступали лидеры «Московского народного фронта», очерчивался размыто, как набор демократических требований: «равное право всех граждан на участие в политической жизни…», «право трудящихся на участие в принятии экономических решений через систему производственного и местного самоуправления, демократический контроль за центрольными органами, принимающими экономические решения» (каким образом?), право на «твердые социальные гарантии» [240] .
238
Хартия Московского народного фронта. М., 1989. С. 3.
239
Там же.
240
Там же.
20 мая после ряда расколов московских неформалов и длительного согласования программных принципов был все же провозглашен «Московский народный фронт». На момент основания в нем состояло 778 человек, но целых 46 организаций. В координационный совет вошли С. Станкевич, В. Уражцев, А. Бабушкин, Б. Кагарлицкий, М. Малютин, М. Шнейдер и другие. Выступая на конференции, Б. Кагарлицкий признавал недостатки МНФ, но призывал не разрушать уже созданный дом, а использовать его на общее дело [241] .
241
Архив
Без явно очерченной социалистической фракции организация со столь размытыми принципами легко могла соскользнуть на либеральные позиции. Уже на учредительной конференции часть нового актива снова выступила против термина «социализм» в программе, раз фронт не социалистический, а народный. Противники социализма создали в октябре Демократическую фракцию «Московского народного фронта» (М. Астафьев, А. Артемов и другие). Но вскоре этот демократический уклон потерял смысл, так как фронт, так и не став массовым, растворился в созданном при его участии общедемократическом движении «Московское объединение избирателей». К концу года лидеры народных фронтов стали расходиться по идеологически окрашенным партиям. Б. Кагарлицкий стал создавать Социалистическую партию, М. Астафьев – кадетскую.
Большая часть актива народных фронтов вошла в «Демократическую Россию». Его лидеры имели возможность сами стать депутатами, но их надежды на демократический контроль со стороны низов за депутатами не оправдались – такова уж парламентская система, что не терпит народовластия – депутат быстро отрывается от массы рядовых избирателей и общественных активистов, его интересы сливаются с интересами партийных и коммерческих элит.
Б. Кагарлицкий печально вспоминает: «Социалисты, собравшиеся под знаменем „Московского народного фронта“, надеялись, что монополия на средства массовой информации в руках либералов будет уравновешена контролем над массовым движением в руках популистов, и тем самым в политической жизни страны возникнет определенный баланс, появятся условия для возникновения реального плюрализма. На деле произошло как раз обратное. Если в 1988 году стихийно складывавшиеся популистские движения блокировались с социалистическими левыми, более или менее явно противостоя либералам, то в 1989-м сложился единый либерально-популистский блок, а левые оказались в изоляции» [242] . Таким образом, лидеры МНФ в своем неявном противостоянии либералам готовы были сдать массовое движение популистским, вождям, заняв нишу их «выносных мозгов» (первые признаки такой стратегии проявились уже во время «дела Ельцина» 1987 года). Но очевидно, что либералы для этой роли подходили гораздо лучше. «Для левых такой поворот событий оказался совершенно неожиданным» [243] . Под левыми здесь следует понимать лидеров «Московского народного фронта», так как для других социалистов подчинение вождям популизма было неприемлемым, а в отрыве депутатов от демократического контроля не было ничего неожиданного. «Таким образом, несмотря на свою постоянно подчеркивавшуюся социалистическую ориентацию, „Московский народный фронт“ в конечном счете вынужден был обслуживать либералов» [244] .
242
Кагарлицкий Б. Расколовшийся монолит: Россия на пороге новых битв. М., 1992. С. 55.
243
Там же
244
Там же
Но весной 1989-го он был еще слишком неформален – его лидеры претендовали на роль стратегов (что было неприемлемо для видных шестидесятников), а актив не мог заменить возможности других неформальных групп в силу своей малочисленности.
Поэтому свою крупнейшую акцию весны 1989 года «либералам» (включая депутатов) пришлось проводить в партнерстве с неформалами.
ЛУЖНИКИ
ПОКА ШЛА ПРЕДВЫБОРНАЯ КАМПАНИЯ, власти пытались усилить механизм управления обществом в части тормозов. 9 апреля был принят указ «О внесении изменений и дополнений в Закон СССР „Об уголовной ответственности за государственные преступления“ и некоторые другие законодательные акты СССР». Статья 7 теперь формулировалась со всей суровостью «демократического времени». Публичные призывы «к свержению советского государственного и общественного строя… в целях подрыва политической и экономической систем СССР… наказываются лишением свободы на срок до трех лет или штрафом до двух тысяч рублей». При отягчающих обстоятельствах, под которую вполне можно было подвести «разнузданную» агитацию неформалов, следовал срок до десяти лет. Но если призывы к свержению в целях подрыва еще можно было как-то обойти, то статья 11 прим била не в бровь, а в глаз: «Публичные оскорбления или дискредитация» государственных органов и должностных лиц, «назначаемых, избираемых или утверждаемых съездом народных депутатов СССР или Верховным Советом СССР, а равно общественных организаций и их общесоюзных органов… – наказываются лишением свободы на срок до трех лет или штрафом до двух тысяч рублей» [245] . Указ был сформулирован так, что можно было посадить по нему любого активиста оппозиционной организации и даже неосторожного журналиста. Власть дала понять, что неформалы рано расслабились – за критику режима можно сесть и при перестройке. Одновременно произошел жестокий разгон в Тбилиси, усилилась цензура.
245
Известия. – 1989. – 10 апреля.
Расчет Горбачева был относительно невинен – уличная оппозиция разгулялась в ходе предвыборной кампании, и теперь следует ввести ее в рамки. Для этого общество пугнули рецидивом репрессивного прошлого. Но вместо расчетного успокоения режим получил отчаянную реакцию сопротивления. Интересно, что события 1989 года ничему не научили кремлевских центристов – та же ошибка в еще большем масштабе повторилась во время ГКЧП. После первого испуга оппозиционные организации решили, что если посадят – то и так посадят, и избежать этого можно, только переломив общественную ситуацию.