Преданная
Шрифт:
В эти дни даже в лицо ему не смотрю. Его голос вызывает дрожь. Взгляд липнет к коже и клетка за клеткой сжигает ее, делая меня еще более уязвимой.
Мне больно. Мне страшно. Но жажды его крови нет.
Я хочу спрыгнуть и забыть. Его. Его поступки. О его существовании. Если это, конечно, возможно.
Под светом фонарей сворачиваю в свой двор и ускоряюсь.
Сейчас почти полночь. Бойцовская собака продолжает меня трепать. Я еле волочу ноги, хочу упасть на подушку и уснуть.
Но в спину бьет яркий свет фар. Страх прокатывается горячей волной по позвоночнику. Мешает дышать ровно. Ускоряет биение сердца.
Нельзя этого делать, но я оглядываюсь.
Белый свет слепит. Надежда на совпадение рушится вслед за остальными моими надеждами. Я отлично знаю этот внедорожник.
Знаю… И знать не хочу.
Отвернувшись, продолжаю путь к подъезду. Лезу в сумку и задеревеневшими пальцами пытаюсь найти ключи от квартиры.
Не могу сейчас говорить. На дуру упаду. Сделаю вид, что не узнала. Юркну в подъезд, телефон выключу. Закроюсь в квартире и лягу спать.
Иду так, что машина объехать меня не может. Чувствую, что она подпирает. Жар лижет бедра и ягодицы. Делаю шаг в сторону подъезда — внедорожник газует, совершает слишком умелый, как для меня, маневр, и тормозит рядом.
Стекло со стороны пассажира опускается. Я продолжаю идти. Перед собой смотрю. Дышу рвано, пока не слышу командирское:
– В машину. Ю-ля.
У самой душа уходит в пятки, но я доигрываю. Подпрыгиваю, прижимаю ладонь к грудной клетке, смотрю на Смолина как бы удивленно.
Понимаю, что мои актерские способности его ни черта не интересуют.
– Ой… Это вы! Вы извините, Руслан Викторович, но я не могу сейчас… Мне маме надо позв…
– Сядь в машину, Юля.
Смолин глушит мотор – вместе с ним гаснут и фары. Во дворе становится еще темнее, чем было. Меня сковывает огромное нежелание.
Я… Просто не хочу. А сказать об этом вправе?
– Юль… – Сдаюсь. Дергаю ручку и сажусь на высокое кожаное сиденье.
Захлопываю дверь. Тут же слышу характерный щелчок.
Стараюсь справиться с паникой. Я близка к тому, чтобы сходить в церковь и поставить свечку. Знать бы еще, кому в таких случаях молятся…
– Я вчера тебя часа два ждал в квартире, Юля, – голос Лизиного отца звучит обманчиво спокойно. Я на секунду жмурюсь, потом распахиваю глаза и смотрю на него, сводя брови в напускном сожалении.
– Простите, Руслан Викторович. Меня Тарнавский задержал… Столько работы сейчас… Я вчера в десять ушла. Сегодня вот…
Создаю суету, от которой и саму тошнит. Взмахиваю рукой, мажу взглядом по дисплею со временем.
– Полночь почти. А я только из суда еду… Как сидорову козу гоняет. Я ни есть не успеваю, ни…
– Написать что помешало? – Он спрашивает так же спокойно, запуская по моему телу бешеные скачки мурашек.
Помешало мне отчаянье. Но я этого сказать не могу.
– Забыла, – тяжело вздыхаю и смотрю на мужчину виновато.
Это напоминает мне, как играла перед Тарнавским, когда он водил языком по моей коже, зажав на своем столе. До недавних пор – это было самое яркое мое горько-сладкое воспоминание. Теперь на нем слезы сжимают горло. Я чуть не отдалась подлецу.
– Больше не забывай, Юля. Договорились?
Быстро-быстро киваю, смотря при этом на руль.
Я ужасно боюсь, что по моим глазам кто-то из мужчин прочитает лишнее, поэтому стараюсь не смотреть ни на Тарнавского, ни на Смолина.
В машине тихо. Я бы хотела, чтобы он меня отпустил. Пусть скажет: «завтра на точке». Я выдохну, свалю. Несколько дополнительных часов меня не спасут, но сейчас находиться рядом с ними невыносимо. Участвовать во всем этом.
Берусь за ручку. Сжимаю ее, но не дергаю. Бессмысленно.
Жду щелчка. Пожалуйста.
– Пять минут удели мне, Юля.
Закрываю глаза. Незаметно глотаю истеричное: «нет!».
Открыв, смотрю на Смолина из-под полуопущенных ресниц.
Я до сих пор не знаю, попал ли к нему конверт. Он не вычитал меня за флешку.
Я могла бы поверить в то, что в его лице можно получить куда более мягкое покровительство, чем господин судья, но интуиция кричит, что нет.
– Скажу тебе честно, Юля, я недоволен.
Возможно, не будь я в перманентном стрессе на протяжении последних недель, вот сейчас все оборвалось бы. Но я воспринимаю его слова удивительно спокойно.
Увольте меня. Увольте, пожалуйста. Я деньги верну.
– Мы с тобой хорошо поговорили. Я думал, ты все поняла.
Рука мужчины проезжается по рулю. Смотревший перед собой Смолин поворачивает голову ко мне. Врезается взглядом в мое лицо. Мерещится, что воздуха становится меньше и вдыхать его как-то… Сложно, что ли.
Промямлить «я все поняла», без сомнений, уже не поможет.
Вообще я прекрасно понимаю, что происходит. Мой испытательный срок закончился.
– После подготовительного заседания не позвонила даже. Просто рассказала бы, как настроение было. Может подметила что-то…
– Я… Ничего… – Замолкаю.
– С ключом хуйня вышла. Парни сказали, ты дала им испорченный.
Сердце вылетает. Я бросаю быстрый короткий взгляд.
– Я не знала… И перенервничала. Мне говорили, на пару часов возьмут, а взяли…
Смолин снисходительно улыбается и покачивает головой. Снова смотрит в лицо. Подается немного вперед. Тянется пальцами. Я еле держусь, чтобы не дернуться и не отпрянуть.
Указательный палец Лизиного отца подхватывает мой подбородок. Он подставляет лицо своему взгляду. Произносит:
– Волнуешься… Волнуешься-то почему, Юль?
Потому что ни черта не делаю. И вы, кажется, хотите об этом поговорить…
– Мне кажется… Мне кажется, у меня не получается. У меня ничего не получается. Я хочу… Уволиться.