Преданная
Шрифт:
Тарнавский выходит в приемную сам, а я подскакиваю навстречу. Так резко, что мое кресло отъезжает и бьется спинкой о стену.
– Вячеслав Евген…
Скольжу взглядом по мужчине. Душа ухает в пятки, когда вижу, что держит в руках портфель.
– Вы…
– Уезжаю по делам, Юля, – он бросает, проходя мимо. – Если кто-то будет спрашивать: не знаю, когда приеду.
– В смысле? – только поймав на себе взгляд, понимаю, что спросила вслух.
Тарнавский тормозит уже у второй двери. Берется за ручку, поворачивает голову и смотрит
Я знаю, чего ждет: осознания, что подобные вопросы в таком тоне задавать ему неуместно. Но во мне сейчас слишком много реальных страхов, чтобы волноваться еще и о таком.
– Вы мне обещали поговорить…
Напоминаю, как самой кажется, мягко. Тарнавский тянется ко лбу, трет. Я ловлю себя на том, что во всем ищу хорошие знаки.
– Блять, забыл, – чтобы не утонуть в отчаянье, заставляю себя поверить. Киваю.
– Я подожду. Вы вернетесь, да?
Привлекаю произнесенным с надеждой вопросом новую порцию внимания. Тарнавский смотрит пристально. Что хочет увидеть – не знаю. Но излучаю… Смирение. Надежду. Спокойствие, которым внутри и не пахнет.
– Ближе к восьми.
Это поздно, но мне вообще без разницы. Главное сегодня. До завтра я уже не вынесу держать в себе.
– Хорошо, я подожду.
После паузы судья произносит:
– Жди тогда, – и выходит.
***
Тарнавский не возвращается ни в шесть, ни в семь, ни в восемь. От былого смирения не остается и следа. Я устала. Я его ненавижу. Я всех ненавижу, но его – особенно. Каламбур в том, что и надеюсь при этом я тоже на него.
Повторяю себе, что у взрослого человека на такой должности может возникнуть куча неотложных дел. Это нормально. Это не скотство. Это просто… Жизнь.
Но с течением времени убеждать себя в этом все сложнее и сложнее.
Я проверяю его статус в телеграме, но написать и спросить, когда он вернется, не осмеливаюсь.
Устав, перестаю даже имитировать работу. Беру пустой лист, ручку, и вывожу на ней бессмысленные узоры. Не то, чтобы это сильно успокаивало. Наоборот – то и дело прокручиваю в голове возможные сценарии.
Почему-то самый тусклый и неправдоподобный – тот, на который я больше всего надеюсь.
Что он вернется. Что выслушает меня. Что поймет. Простит. Защитит…
Дверная ручка дергается. Я снова подскакиваю.
Мажу взглядом по времени – половина девятого.
Тарнавский заходит в кабинет и бросает быстрый взгляд в сторону.
– Почему сидишь до сих пор? – Своим вопросом заставляет опешить, но, очевидно, в ответе заинтересовен не сильно. Проходит мимо, открывает следующую дверь. А я слежу за передвижением, хватая ртом воздух. Во мне мешаются растерянность и досада.
– Я просила вас… Вы обещали, что мы поговорим…
Тарнавский снова хмурится. Снова трет лоб.
– Точно. Забыл.
Развернувшись, заходит в кабинет.
Я дергаюсь навстречу. Встречаюсь с его глазами. Они тормозят порыв.
– Позже, Юля. У меня сейчас срочное дело.
Сгибает руку в локте, смотрит на часы.
– Через час зайдешь.
Через час будет половина десятого. Я уже не могу. Я устала. Я правда уже не могу вариться. Но он не спрашивает. А я все равно зачем-то послушно киваю закрывающейся двери.
***
Ровно в 21:30 я встаю со своего кресла. Провожу мокрыми из-за волнения ладонями по ткани юбки. Поправляю блузку. Снова настраиваюсь и стучусь в дверь.
Уже минуты три слышу, что он внутри ходит. Не говорит при этом. Значит, не на телефоне. Можно рискнуть и предположить, что наконец-то свободен.
Не дождавшись «войдите», открываю дверь и ступаю внутрь кабинета.
Застаю Тарнавского у сейфа.
– Извините, Вячеслав Евгеньевич, я хотела бы все же…
Он забрасывает туда какую-то папку, мой взгляд сам собой соскальзывает с мужской спины на одну из трех полок. Что на них – не хочу знать. И передавать Смолину не хочу.
Тарнавский же, словно издеваясь, не закрывает тут же, а дает рассмотреть. Захлопывает дверцу сейфа и проворачивает ключ.
Я переступаю с ноги на ногу, поднимая взгляд к мужской щеке.
Не слежу за кодом, который вводит, волнуюсь, но раз за разом повторяю: мне без разницы. Мне все без разницы. Какой он человек. Какие у него тайны. Мне нужна только помощь.
Закончив, Вячеслав возвращается к своему столу.
– Десять почти, Юля, почему ты до сих пор на работе?
Складывает в портфель ноутбук, какие-то документы. Я слежу за его действиями, оторопев.
Не получив ответ – он поднимает взгляд. Улыбается широко и с ямочками. Я когда-то млела от этого, а сейчас вместо очарования – тревога.
Чувствую себя некомфортно. А еще глупо.
– Вы обещали мне… – Взгляд мужчины не меняется, но эмоции во мне – очень. Неловкость мешает даже договорить.
Смаргиваю – не помогает. Тянусь к шее.
Легонько сжав, придаю себе смелости. Делаю еще один шаг вглубь кабинета.
Без разговора я отсюда не выйду.
– Вы мне обещали уделить время, Вячеслав Евгеньевич. Это недолго. Я… – Я ночью вам писала. Вы знаете, что мне страшно. Пожалуйста…
Глазами договариваю то, что не могу вслух. Судья так и стоит за своим столом, занеся руку над портфелем.
Смотрит на меня, дышит спокойно, моргает, как все люди. Молчит… Почему-то. Это сигнал, что я могу говорить?
– Я хочу быть с вами честной, Вячеслав Ев…
Я только начинаю, и тут он приходит в движение. Забрасывает в портфель ручку, закрывает его и щелкает застежкой.
Выпрямляется, берет в руки и обходит.
– Это отлично, Юля. Я очень ценю честность. Но сегодня поговорить у нас не получится.
Сердце… В обрыв.
Тарнавский надвигается, я переживаю мощнейшее землетрясение. Почвы под ногами просто нет. Все сыпется. Вокруг. Внутри.