Предатель. После развода
Шрифт:
Поджимаю губы, потому что они начинают дрожать.
— Ну, хочешь, я останусь? — тихо предлагает Аня. — Буду вместо Борьки.
— Что? — недоуменно спрашиваю я и перевожу взгляд на сестру.
— Я тоже умею психовать, — кивает она, — разбрасывать вещи, оставлять грязные тарелки по всем углам и меня тоже надо возить в универ, как в школу. и меня тоже тяжело разбудить и, как Борька, я тоже не люблю манную кашу. Как тебе? А еще, — он охает, — тоже промахиваюсь мимо корзины белья, не закрываю зубную пасту
Мило улыбается и аккуратно складывает ручки на столе, ожидая моего ответа. Я молчу, а после короткого смешка я в голос хохочу.
— А что? — Аня фыркает. — А еще умею обувь разбрасывать в разные стороны.
— Да! Он так делает! — сквозь смех говорю я. — Один ботинок сюда полетел, другой — туда!
— Это что-то наше, — Аня улыбается, — не от Германа.
— Наше, — вздыхаю, — он на меня похож.
— И в жопу Германа, — вдруг зло заявляет Аня. — Есть другой план. Вызываем маму, оставляем ее с Афинкой, а сами тусить. Не знаю, где и как. Я же не тусовщица, но надо потусить, — выжидает несколько секунд и печально спрашивает, — опять нет?
— Не хочу, Анют.
— А чего хочешь?
Германа хочу. Хочу, чтобы он сейчас сидел передо мной и держал меня за руку, а я все эти два года убегала от него, когда он пытался коснуться меня, серьезно поговорить и все обсудить.
Чего я боялась?
Да и так понятно чего. Услышать от любимого человека то, что я не идеальная и что в чем-то у него были серьезные недовольства, которые я упрямо игнорировала. Не хочу я знать, где я лажала по мнению Германа.
Ведь тогда и я взорвусь претензиями. И будет больно, как в агонии перед смертью. Сейчас боль хроническая, и я еще верю, что смогу ее задавить. У меня ведь до Дианы почти получилось.
— Мы можем потусить и тут, — Аня пожимает плечами. — На кухне. Какие тусовщицы, такие и вечеринки, да? Я там у тебя в холодильнике видела бутылку шампанского, — хитро щурится, — давай напьемся, а потом напишем твоему бывшему, какой он козлина. Или даже позвоним! — вскидывает руку в мою сторону и грозит пальцем. — Да, позвоним! И начнем допрос, как там устроился Борька. Потребуем от отца-молодца четкий отчет. Нефиг расслабляться! И, вообще, — резко встает, — я сама ему сейчас возьму и позвоню, мудила!
— Аня...
— Вы мне надоели! — сердито отзывается она и кидается прочь из кухни. — Мама и папа тебя послушали, а я не буду!
Глава 26. Скажи!
— Назло маме решил переехать ко мне?
Папа бегло смотрит в зеркало заднего вида.
Бесит.
Не хочу ехать с ним, но и с мамой остаться сейчас стремно.
С каждым из них стремно, и с каждым новым днем становится все хуже и хуже.
Может, свалить к бабушке и дедушке?
Или уже сразу согласиться на закрытый интернат, которым меня решили напугать?
Вместе мама и папа уже не будут, и я ничего не могу поделать.
Все же на маму я злюсь больше. Папа бегал за ней, просил и требовал разговоров, а она либо кричала, чтобы он проваливал, либо уходила и запиралась от папы. Надевала наушники и включала музыку на большую громкость, чтобы не слышать, что ей говорит “проклятый кобелина”.
И она называет себя взрослой.
— Что ты молчишь?
— Хочу и молчу.
Папа вздыхает и сжимает руль крепче.
Он же должен был знать, что мама — долбанная истеричка, и понять, что шлюха на стороне выбесит ее.
— Борь, если ты решил жить со мной, то это не значит того, что я буду дуть тебе в попу, — папа сосредоточенно смотрит на дорогу, — и плясать под твои капризы.
— Да никто вообще не пляшет под мои капризы, — закатываю глаза. — Ты и мама можете только друг друга обвинять в том, что вы подкупаете меня и балуете. И шлем с игровой комнатой светят мне по часу в день после уроков и уборки в своей спальне.
— Верно.
— Ну офигеть ты меня балуешь.
— Зато перед друганами похвастаешься, что у тебя есть игровая комната, — папа смеется.
— Ее еще нет, — смотрю в окно и перескакиваю взглядом с фонаря на фонарь.
— Будет.
— При определенных условиях, — цыкаю. — Что-то не понравится, то не будет этой комнаты, ага. Говори шепотом, смотри в пол и с моей новой телкой будь тихим. Стремная она, — сверлю висок папы злым взглядом. — И тупая.
Сейчас взбесится.
Должен.
Пусть остановит машину, развернется и вернет меня к маме. Я ему сейчас не нужен. Зачем я ему, если у него новая шмара, с которой они родят новых детей?
Пусть сейчас скажет мне, что ему очень жаль и что в его жизни для меня нет места, потому что я громкий, грубый, наглый и не слежу за языком.
Пусть откажется от меня, потому что я устал туда-сюда мотаться с рюкзаком и делать вид, что меня не напрягает жить на два дома.
И теперь дома у папы поселиться какая-то левая гадина с косой до жопы и будет играть роль второй мамочки.
Мне одной мамочки хватает за глаза!
Придурочной мамочки, которая ревет ночами, выходит к завтракам с опухшими глазами, а после с папой ведет разговоры сквозь зубы.
Не понимаю ее.
Папу понимаю. Он устал, потому что сейчас с мамой все устают так, что хочется треснуть ее чем-то тяжелым, чтобы прекратила быть дурой.
Даже дедушке с бабушкой с ней тяжело. Даже у них не выходит поговорить с ней, потому что она сразу требует их уйти, не лезть в ее жизнь и, вообще, хватит ее воспитывать. она взрослая девочка.