Предатель
Шрифт:
«Как я расскажу ребенку свою жизнь? Объясню свою жизнь? Главное: зачем?»
Записи было три года!
«…Со второго этажа во дворе Серафима заметил понуро-сонную простоволосую девушку в футболке до голых бедер. Девушка прохлопала шлепанцами к летней душевой и обратно. Алена? Как повзрослела! Оба видения уместились в миг.
За письменным столом, поигрывая ручкой, и, укладываясь спать, я вспомнил Аню. Тогда такие же белые ножки художественной гимнастки разбудили в старом хрыче нежность к девочке. Теперь ничего не осталось. Даже вражды».
«Зашел к Серафиму. Дома только она. Читала
«Она с братом уехала к родственникам в Челябинск».
«Накануне засиделся за компьютером. В седьмом часу Саша куда-то засобиралась. Вышел к ней. Сказала – на электричку в Москву, чтобы встретить детей. У Серафима служба, он не может. Вызвался подвезти Сашу на вокзал, нести их тяжелый багаж.
Весь путь на Казанский не мог объяснить себе свой поступок. Когда электровоз тихонько уткнулся в тупик, состав вздрогнул и затих, а Саша юркнула в тамбур, и я остался среди пихавшей меня толпы, стало не по себе.
Голубые ситцевые брюки, светло-русые волосы, золотившиеся колечками на лбу, висках и на затылке. Да ведь было такое уже! Должно быть, постороннему забавно читать недомолвки старого идиота, которых он сам боится.
Вспомнил, как впятером ездили в церковь Благовещения Пресвятой Богородицы в Петровском парке. На подножке средней двери переполненного троллейбуса, поддерживая ее за локоток, коснулся ее груди и, словно юнец, едва не задохнулся от жгучей неловкости. Потом шли от стадиона «Динамо», похожего на тюрьму, к церкви – дети, взявшись за руки, болтали и смеялись. Я рассказывал Аркадию и Саше из где-то читанного о парке на этом месте, о знаменитых московских ресторанах «Яр» и «Стрельна», о поместье младшего Рябушинского «Черный лебедь», где давались феерические балы, театр, гулянья, по воскресным дням играл оркестр военной музыки и раскланивались надворные советники с усами на ширину плеч.
Она обернулась, оставила парня и присоединилась к нам. Мне стало приятно, словно я одержал маленькую победу. Тут же представил, как иду за руку с ней, и рассмеялся над этой дичью. Все тоже засмеялись: не поняли, почему смеюсь я».
«Вечером с Серафимом отмечали приезд брата. Дети сидели на балконе: смотрели, как над рдяной сукровицей заката из синевы проступают дрожащие звезды. Серафим, Саша и Андрей разговаривали в гостиной. Поднялся к детям. Играл рок-медляк «Скорпионз». Она пригласила меня танцевать. Никита смотрел на нас с кривой ухмылкой. Я взглянул, словно его глазами: иллюзия близости в плавном топтании вокруг невидимой оси, упругая грудь девушки, ее руки, едва касавшиеся плеч, гибкая талия и теплый запах детского мыла от лица и цветочного шампуня от волос. Все это должно сводить его с ума.
«Никита ревнует меня к вам» – шепнула она. «Передай, что зря!» Извинился и ушел. Даже мыслей своих боюсь!»
«Серафим предложил съездить к его родителям в Ярославскую область. Он купил им старенький дом под дачу и участок.
Выехали двумя машинами. Дорогой завернули в Сергиево-Посадскую Лавру. Пока Серафим ходил
Какие чистые сильные голоса! Богатый иконостас! На Утиной башне мы всматривались в раскидистые дали грязно-зеленых лесов и бледно-желтых полей. Парень старался ее обнять или вести за талию. Она мягко отстранилась и пожала мой локоть.
Андрей Яковлевич дружелюбный старик. Серафим сочинил про отца экспромт: «Лопатой борода, в занозах руки, когда починит дом, то купит брюки!»
Пока женщины накрывали на стол, мы с Серафимом подогнали под просевшую балку потолка бревно, поочередно орудуя деревянной колотушкой. Парни накололи дров. За околицей набрали маслят и решили назавтра по росе идти за белыми и смородиной».
Дальше рассветный лес в записях Валерьяна пестрел пятнистыми мухоморами, сумрачными ельниками, прозрачными березняками, дремучими дубравами с тесными плетениями корней, папоротниками в человеческий рост, россыпями грибной мелюзги.
Никита то и дело отставал от взрослых и звал Алену. Саша тревожно аукала. Валерьян наткнулся на выводок белых и окликнул ребят. Алена подбежала, радостно «ойкнула» и чмокнула Валерьяна в щеку. Обернулась на Никиту, – он проламывался через валежник, – и присела к грибам. Подол сарафана и рукава кофты девушки намокли от росы, резиновые сапоги блестели, на волосах и ресницах серебрились паутинки.
«Я подумал: повезло парню. По другую сторону огромного куста смородины Алена, громко переговариваясь с родителями, коснулась моих пальцев и замерла. Я убрал руку и отправился к старшим. Спиной чувствовал обиженный взгляд девочки.
Утром пошел искупаться в пруду. Аркадий плавал. Никита попытался поцеловать девушку на холодной земле, изрытой коровьими копытами. С другого берега на них лениво поглядывали жующие буренки. Алена отпихнула его. Мне стало гнусно, словно подглядывал в замочную скважину. Я ушел.
Все утро до отъезда Алена дулась. Саша что-то тихо выговаривала парню. А я поймал себя на мысли: зачем я шпионю за ними со своими записными книжками?
Перед самым выездом Саша подошла и сказала, что с девочкой неладное, но это возрастное, попросила быть к ней терпимее. Мы, слава Богу, поняли друг друга».
Следующая запись через год.
«Вечером встретил ее из Богословского. Она забрала документы. Два института не потянет. По телефону договорились с Серафимом, что из Москвы подвезу девочку.
Алена предложила пройтись. Пушок волос золотился на ее затылке из-под черепахового зажима. Мы шли по пустынному тротуару под осинами, увешенными листьями, как изумрудными медалями.
«К чему ваши разговоры о религии с Аркашей? – спросила. – Они еще мальчишки. Не знают, куда применить силы. Разве нельзя просто любить и быть счастливыми? Я прочитала ваш роман. Вы любите своих героев. Чувствуете, как они. Я вас люблю. Я вас полюбила еще тогда, на веранде. Только не понимала, что это такое. Знаю, что вы скажете: девочки влюбляются в учителей! пройдет! Знаю, что вы меня не полюбите, как женщину, иначе предадите моих родителей и брата».