Предательство. Утраченная история жизни Иисуса Христа
Шрифт:
— Они в зале Совета, господин. Пожалуйста, сюда.
Я позволяю ему провести себя по коридору, хотя и сам хорошо знаю дорогу, не хуже любого другого члена Совета семидесяти одного. Роскошь дворца Каиафы ошеломляет меня всякий раз, когда я в нем бываю. Все здесь представляет собой уменьшенную копию отделки Храма: потрясающие мозаики со сложнейшим узором, перемежающиеся изображениями животных и растений — львов, быков, пальм, — венков роз и херувимов. Стоящие через равные промежутки роскошные, инкрустированные драгоценными камнями резные деревянные панели высотой в десять локтей, на которых вырезаны имена двенадцати колен Израилевых. Канделябры из оливкового дерева с множеством масляных светильников, отделанные чистейшим золотом. Они ослепительно сверкают в сиянии светильников. Перед самой дверью в зал Совета, в юго-восточном углу, стоит огромная чаша, именуемая «расплавленным морем». Она наполнена водой и покоится
Я преклоняю колена перед чашей, тихо произношу молитву:
«Шема Исраэль, Господь Бог наш единый, люблю Господа Бога всем сердцем своим, душой своей и умом своим, изо всех сил моих».
Окуная руки в чашу, я умываю их и беру поднесенное мне полотенце, а затем вытираю их. Раб кланяется в пояс и отходит в сторону.
Я открываю дверь в зал Совета, и уши мои наполняет звучание десятков голосов. Люди оборачиваются, чтобы посмотреть на меня, затем возвращаются к своим беседам. Накинув на голову гиматий, я вхожу в зал.
Он представляет собой квадратное помещение со стороной в тридцать локтей. Вдоль трех стен стоят по четыре ряда скамей, обращенных к центру. На них сидит много людей, но многие и стоят. Они тоже выглядят так, будто их только что выдернули из постели, заставив срочно прибыть сюда. Опухшие от сна глаза, многие зевают. Пять массивных стоек с лампами у северной стены, пять таких же стоек у южной, на каждой — множество масляных светильников. Запах мирра просто удушающий.
Я пробираюсь сквозь толпу к своему месту и замечаю алтарь у восточной стены, в центре которого стоит золотой стол. На нем возлежит «хлеб присутствия Господня». Вздрагиваю, видя стоящего на коленях у стола человека в белом гиматии. Гиматий натянут на голову подобающим образом, так что я не вижу его лица, но понимаю, что это Иешуа. Вокруг него — четверо вооруженных охранников.
Я здороваюсь, занимая свое место между почтенным ученым фарисеем Гамлиэлем и бесцеремонным саддукеем Шимоном бен Ехудой, купцом по профессии.
— Надеюсь, мы ждали только тебя, — отвечает Гамлиэль. — Сможем начать, сразу же как Каиафе доложат о числе собравшихся.
— Да, хорошо, — отвечаю я, отрывисто кивая.
Гамлиэлю сорок два, но из-за густой бороды и седеющих волос он выглядит старше. Его темные глаза всегда хранят серьезное и задумчивое выражение. Он редко улыбается. Его считают одним из лучших знатоков Закона из всех когда-либо живших. Но он к тому же просто добрый человек. Часто навещает преступников в тюрьме, находящейся в подземелье этого дворца, чтобы убедиться в том, что их хорошо кормят и с ними правильно обращаются. Многие, включая меня самого, считают, что со смертью Гамлиэля умрут и величие Закона, и чистота Пути.
Я поворачиваюсь к Шимону и киваю. Он кивает мне в ответ, зевая.
Шимону едва исполнилось тридцать, он очень богат и совершенно невежествен в том, что касается Торы. Подозреваю, что он купил свой пост за деньги. Кроме того, у него исключительно красивое, точеное лицо, огромные голубые глаза и каштановые волосы. Где бы он ни появился, женщины провожают его взглядами.
Я снова смотрю на Иешуа, и боль сжимает мое сердце. О чем он думает? Что он чувствует? Он знал, что его арест вполне вероятен, так что наверняка был готов к этому, но я не понимаю, как такое вообще возможно.
Шимон откидывается назад, чтобы встретиться взглядом с Гамлиэлем.
— Очень необычно, а, Гамлиэль? Как правило, мы начинаем заседания с рассветом, чтобы к закату завершить их. Надеюсь, у Каиафы был должный повод для того, чтобы оторвать меня от семьи в канун праздника. [72]
— Уверен в этом, — отвечает Гамлиэль, не сводя взгляда с Иешуа.
— Правда? До меня дошли слухи, что нам предстоит тайное судилище, чтобы…
72
…оторвать меня от семьи в канун праздника. — Обвинение, то есть приговор суда, напрямую упоминается только в Евангелии от Марка (14, 64). Матфей пишет (26, 66), что члены Синедриона «сказали», что Иисус виновен. У Луки (22, 71) говорится лишь: «Нуждаемся ли мы в других свидетельствах?» Иоанн вообще не упоминает о судилище, вероятно, потому, что он лучше понимал иудейские законы, чем другие евангелисты, писавшие на греческом. На самом деле незнание иудейских законов Марком, Матфеем и Лукой, очевидное судя по истории с предательством Иуды, имеет колоссальное значение.
Само по себе судилище над Иисусом перед лицом Синедриона просто невозможно. Согласно иудейским законам, Синедрион не имел права рассматривать уголовное дело в частном доме, даже если это дом первосвященника. Рассмотрение дела не могло проводиться ночью, или в праздничный день, или в канун праздника. Но именно об этом говорится в канонических Евангелиях. Исходя из этого, можно сделать простой вывод. Синедрион не проводил судебного заседания. Однако вполне вероятно, что Синедрион провел собрание, чтобы рассмотреть выдвинутые Иисусу обвинения, в соответствии с которыми римскому суду предстояло судить его на следующее утро. Члены Синедриона имели право обсуждать такие вещи в частном доме друг с другом и наверняка сделали это. Это было бы вполне законно (Синедрион, т. 5). Вопрос лишь в том, что именно их беспокоило. Все происходило в канун Песаха, иудейской Пасхи, праздника Исхода. Всем членам Синедриона предписывалось исполнять многочисленные и сложные ритуалы, с этим связанные, не говоря уже о приеме у себя в домах множества родственников, прибывших в Иерусалим на праздник.
Предполагается, что Синедрион собрался, чтобы представить необходимые сведения римским властям. Прежде всего, не было римского закона, предусматривающего подобное предварительное слушание даже за преступление, караемое смертной казнью. Нелепо предположить, что Понтий Пилат попросил еврейский суд провести расследование в связи с преступлением, предусмотренным римским законодательством. Это подорвало бы верховную власть Пилата в данном случае, чего он никогда бы не потерпел.
Существует лишь одна причина того, что арест Иисуса был сочтен благонамеренными людьми делом чрезвычайной срочности, заставившим созвать Синедрион накануне праздника: ставка была гораздо большей, чем просто одна человеческая жизнь.
По всем отзывам, Иисуса любило большинство людей, те же чувства, несомненно, испытывали и некоторые члены Синедриона. По крайней мере, можно было рассчитывать, что Иосиф Аримафейский и Никодим будут защищать возлюбленного сына еврейского народа от ненавистных римских угнетателей. Но мы знаем также, что Пилат собрал вокруг Иерусалима три легиона, поскольку ожидал на Пасху каких-то неприятностей, а возможно, даже хотел спровоцировать народное возмущение.
Наш вывод состоит в том, что, вполне вероятно, Синедрион собрался как раз по причинам, указанным в настоящем романе: его члены предприняли отчаянную попытку найти свидетельства, которые предотвратили бы распятие Иисуса. Эта казнь, как они опасались, могла послужить искрой, способной вызвать мятеж, который мог бы в результате привести к уничтожению народа Израиля.
— Было бы незаконно предавать человека суду ночью, — перебивает его Гамлиэль. — Да еще в канун праздника. Так что крима не может быть поводом. Мы не вправе вести суд. Только самболион, заседание Совета. Вот и все.
Шимон раздраженно смотрит на него.
— Ну что ж, надеюсь, ты прав, но если так, то кто они? — спрашивает он, показывая на двух людей, стоящих позади охранников.
— Закон требует, чтобы было по крайней мере два свидетеля, которые могли бы дать показания о виновности или невиновности человека, — отвечает Гамлиэль.
— Тогда это суд.
— Человек может свидетельствовать и не в суде, Шимон.
— Правда? Значит, мы будем допрашивать их из чистого любопытства?
Седые брови Гамлиэля сходятся над его крючковатым носом. Он поворачивается к Шимону и глядит на него. Ухмылка сразу же пропадает с лица Шимона.
— Может, оставишь свои догадки при себе, пока мы не узнаем факты? Сбережешь свое время.
Шимон небрежно махает рукой.
— О, Гамлиэль, признайся, что для тебя, как и для меня, это довольно затруднительное положение. В соответствии с нашими законами, мы не можем допрашивать обвиняемого, прежде чем свидетелей, и против него нет веских улик. С другой стороны, в соответствии с римскими законами, преступно допрашивать свидетелей раньше, чем обвиняемого. Конечно, римляне всегда надеются, что смогут выбить из обвиняемого признание, и свидетели окажутся просто ненужными. Итак, если этой ночью мы допросим свидетелей, смогут ли их признания быть использованы в суде над Иешуа бен Пантерой, который префект будет проводить утром? Или мы просто теряем время, которое могли бы провести со своими семьями? [73]
73
…провести со своими семьями? — Кодекс Теодозиуса, IX, 3, 1.