Предательство. Утраченная история жизни Иисуса Христа
Шрифт:
— Что ж, — начал Заратан, развернув грудь колесом, — посмотрим, что будет, если синод епископов, собравшийся в Никее, решит…
— Спасибо, брат, — перебил его Кир.
Это задело Заратана, который еще только начал свою тираду.
— Мы знаем, что брат Варнава — очень святой человек, — добавил Кир.
Иона хмуро глянул на Заратана.
— Можете оба идти к брату Варнаве. Немедленно. И запомните хорошенько: брат Варнава никогда не назначит наказание, которое отказался бы понести сам. Если он скажет вам месяц драить полы, будьте уверены, он проведет этот месяц рядом с вами, стоя на коленях и занимаясь тем же. И пусть знание об этом станет вашей ношей. И сохраняйте молчание до тех пор, пока он сам к вам не обратится, — добавил Иона,
Кир кивнул, вытер руки и направился в сторону монастыря. Заратан поспешил вслед за ним. Почему же Кир взял на себя ответственность за деяние, которого он не совершал? Заратан знал, что ему не положено разговаривать, пока с него не снимут только что наложенный обет молчания, но все равно обратился к Киру, догнав его.
— Брат, почему ты… — зашептал он.
Кир осуждающе посмотрел на него и резко помотал головой.
Перед ними выросла поражающая взор базилика, которую венчал величественный купол. Стены имели два локтя в толщину, чтобы выдержать вес венчавших их арок и колонн, на которых покоился купол, устремленный в небо. Он достигал высоты в восемьдесят локтей.
Заратан вздохнул с облегчением. Это было место, где сердце познавало свою истинную ценность. Всякий входящий сюда с верой получал прощение грехов и проступков в свете чистого сияния, освещающего весь мир.
Когда Кир открыл дверь, на них дохнуло прохладой. Они вошли в полумрак внутренних помещений. Высоко вверху, под сводом огромного купола, лучи света, проходящие сквозь окна, играли на пылинках. Стены были покрыты росписями с изображениями главных событий жизни Господа: рождение, преломление хлеба на Тайной вечере, судилище и распятие.
Они бок о бок шли к библиотеке, где проводил все свои дни брат Варнава. Он слово за словом переводил древние тексты, крошечные клочки которых приносили ему жители окрестных деревень. Иногда к нему приходили даже купцы с каким-нибудь обрывком папируса, те, что были осведомлены об этом его своеобразном пристрастии.
— Кир, что ты думаешь о брате Варнаве? — зашептал Заратан. — Ты согласен с тем, что он еретик? Я слышал, например, как он говорил, что Господь наш не воскрес во плоти, что это было воскрешение души в Духе! Император объявил подобные высказывания ересью. А ты как думаешь?
Он искоса поглядел на Кира и увидел, что тот возвел глаза к небесам, словно моля Бога даровать ему терпение.
— Кир, ты ведь знаешь, что недавно собирался собор епископов в Никее, чтобы решить все эти вопросы раз и навсегда. Здесь ничего не знают об их решениях? — спросил Заратан.
Кир продолжал молча идти вперед, не сводя своих зеленых глаз с массивных деревянных дверей библиотеки.
— Мне особенно интересно, решат ли они наконец, какой день считать Пасхой. Будет ли он совпадать с иудейским Песахом, как об этом говорится в Евангелии от Иоанна, или со следующим днем, как говорится в Евангелиях от Марка, Луки и Матфея. Лично я думаю, что правильной датой… [13]
13
…правильной датой… — В раннем христианстве это представляло собой сложный вопрос. В Малой Азии Пасху отмечали в день еврейского праздника Песах, Исхода, по дате распятия, приведенной в Евангелии от Иоанна. Но Матфей, Лука и Марк назвали Тайную вечерю трапезой в честь Песаха, следовательно, распятие, согласно их словам, произошло днем позже. В 150-х гг. Поликарп Смирнский посетил Рим для участия в диспуте по этому поводу, но тогда к единому мнению так и не пришли. Римляне настаивали на праздновании Пасхи в воскресенье, следующее за первым после весеннего равноденствия полнолунием, и никто не собирался отказываться от своей точки зрения. В 190-х гг. Виктор, епископ Римский, так разгневался на факт празднования малоазийской церковью Пасхи в день еврейского Песаха, что пригрозил отлучить от церкви всякого, кто не примет для празднования Пасхи день, установленный Римской церковью. В середине III в. от P. X. епископ Римский Стефан вступил в ожесточенный спор с епископом Карфагенским Киприаном, за которым стоял весь греческий Восток. Это стало первым случаем, когда епископ Римский привел стих 18 из 16-й главы Евангелия от Матфея в качестве доказательства верховенства Римской церкви, и противоречие это и поныне является одним из главных предметов спора между восточной и западной церквями.
Кир остановился и мягким, но уверенным движением прикрыл рот Заратана своими пальцами, молча глядя ему в глаза.
Заратан обиженно кивнул.
Кир пошел дальше, к дверям библиотеки. Когда он распахнул их, железные петли пронзительно скрипнули. Они вошли внутрь, и их окружил запах тления, пыли и заплесневелых книг. По стенам, словно янтарные крылья, взлетающие к потолку, плясали отблески зажженной свечи.
Заратан стоял молча, как ему и было велено с самого начала, ожидая, когда брат Варнава сам заговорит с ними. Пожилой, ему было не меньше пятидесяти, мужчина сидел на длинной скамье, склонившись над столом, на котором лежали обрывки папируса. Они напоминали золотистые высохшие листья, покрытые надписями, сделанными черными чернилами. Очень старые. Судя по всему, он раскладывал их в определенном порядке.
Искоса глянув на них, Варнава тяжело вздохнул и что-то пробормотал себе под нос. Казалось, у него возникли трудности с переводом древнего текста. Когда он наклонил голову, его седые волосы и борода блеснули в свете свечи. У него было странное лицо, все черты которого были словно слегка гипертрофированы. Слишком широкий для узкого, вытянутого лица рот, длинный крючковатый нос и карие глаза в глубоко запавших глазницах. По правде сказать, он скорее напоминал недавно умершего, чем живого человека. На нем, как и на всех монахах, было длинное белое одеяние, перетянутое кожаным поясом, к которому был привязан молитвенный шнурок.
Заратан вздохнул, разглядывая полки, заполненные древними книгами на пергаменте и свитками папирусов. Большинство из них, как он знал, были признаны еретическими. Однажды он застал брата Варнаву за работой с запрещенным текстом Евангелия от Марьям.
Они почувствовали еле заметный запах чернил. Видимо, перед тем, как они вошли в библиотеку, Варнава что-то писал. Справа от него на подставке стоял калам — заточенный под перо кусок тростника. Красные чернила, изготовленные из окиси железа и камеди, напоминали засохшую кровь. Рядом лежали и прочие письменные принадлежности: перочинный нож, чтобы чинить калам, оселок, чтобы точить перочинный нож, кусок пемзы для чистки папирусов, губка для стирания помарок, циркуль, чтобы отмерять равные расстояния между строками, линейка и тонкий свинцовый диск, чтобы расчерчивать строки.
Заратан почесал под мышкой. От льняного одеяния все зудело. Иногда ночью он снимал его через голову и видел, что живот и руки покрылись красными полосами. Но он понимал, что это лишь часть цены, которую надо заплатить за божественную любовь воскресшего Господа.
Брат Варнава взял со стола один из папирусов, лежавший поодаль, воскликнул: «А!» — будто только что сделал великое открытие, и заново переложил папирусы в другом порядке. Несколько секунд он, казалось, не дышал.
— Похоронен позорно, — прошептал он в изумлении.
Похоже, он вообще забыл, как дышать.
— Мне нужно больше… подробностей… — наконец прошептал он.
Заратан непонимающе посмотрел на Кира. Тот тихо прокашлялся.
Варнава резко повернулся к ним, в изумлении оглядев вошедших, будто они подкрались к нему с секирами в руках.
— Простите меня, братья, — еле слышно сказал он. — Я не заметил, что вы пришли. Заратан, надеюсь, с тобой не приключилась еще какая-нибудь неприятность?
Заратан покраснел, переминаясь с ноги на ногу. Кир глянул на него, давая ему возможность признаться.