Предательство
Шрифт:
— Он работал сегодня в саду?
— Нет, он стоял у забора рядом с лесом, я качался на качелях, а он меня позвал и сказал, что хочет дать мне что-то интересное.
Машина замедлила ход, Эва сама не заметила, как нажала на педаль тормоза.
— Дай мне посмотреть.
Он протянул коричневого медвежонка с красным сердечком на животе.
— Что он еще сказал?
— Ничего особенного. Он сказал, что я хорошо качаюсь на качелях и что он знает одну детскую площадку, где ужасно много качелей и длиннющая горка, и, может быть, когда-нибудь мы туда поедем, если я захочу и если
Чувство тяжести в груди. Она попыталась сдержаться и не повысить голос, чтобы не испугать его.
— Аксель, я же говорила, что ты не должен разговаривать с незнакомыми взрослыми. И ты ни в коем случае не должен брать то, что тебе дает такой взрослый.
— Но он же знал, как меня зовут. Тогда не считается.
Ей пришлось сглотнуть и сделать глубокий вдох.
— Сколько ему лет? Он как папа или как дедушка?
— Как папа, хотя, наверное, он все-таки не такой старый.
— А сколько ему лет?
— Ну, лет семьдесят пять.
— Кто-нибудь из воспитательниц видел, как ты с ним разговаривал?
— Я точно не знаю. Почему ты сердишься?
Как ему объяснить? От мысли о том, что с ним может что-нибудь случиться, останавливалось дыхание.
— Я не сержусь, я просто очень беспокоюсь.
— Но он хороший, почему мне нельзя с ним поговорить?
— Ты его узнал? Ты видел его когда-нибудь раньше?
— Кажется, нет. Но он сказал, что он еще придет.
— Аксель, сейчас ты должен слушать меня очень внимательно. Если он придет еще раз, я хочу, чтобы ты сразу пошел и позвал кого-нибудь из воспитательниц, чтобы она с ним поговорила. Обещаешь? Ты сам никогда больше не должен с ним разговаривать.
Он молча теребил красное сердечко на животе у мишки.
— Аксель, обещаешь?
— Да!
Она глубоко вдохнула и потянулась за мобильным. Все мысли исчезли, осталась лишь автоматическая реакция — позвонить и рассказать обо всем Хенрику. Но уже в следующее мгновение вернулась реальность — Хенрик уехал в тайное любовное путешествие с воспитательницей их сына, так что сейчас наверняка испытывает гораздо более приятные чувства, чем тревога о сыне. Отныне и впредь она одна, и к этому надо привыкать. Она отложила в сторону мобильный, решив, что вечером, когда Аксель уснет, надо будет позвонить Черстин и попросить их быть более бдительными. Хотя, может, Акселя вообще не надо отправлять в сад, пока они не выяснят, кто этот незнакомец, которому известно его имя?
Проблема разрешилась, как только она рассказала о происшествии родителям. Они без промедления предложили оставить Акселя на несколько дней у себя. Пока не появится уверенность, что этот мужчина не вернется.
Они сидели на кухне за кофе со свежеиспеченным бисквитом. В надежном доме ее детства, где время останавливалось, стоило ей туда вернуться. Но теперь она сидела тут с колотящимся сердцем, переполненная виной и стыдом за собственное несовершенство.
Аксель сидел за старым расстроенным пианино в гостиной, и они слышали, как он упорно стучит по клавишам, пытаясь подобрать песенку про Ноя и потоп, которой она много раз пыталась его научить.
Рассказывать надо сейчас, пока
Она становилась все немногословнее по мере того, как песенка звучала все правильнее. Она понимала, что время тает.
— Ну как ты?
Встретившись с мамой глазами, она поняла, что та что-то чувствует.
— Да так.
Наступила недолгая пауза, родители обменялись взглядами, которые означали такое полное взаимопонимание, что любые слова становились лишними. Как же ей хотелось, чтобы она тоже могла так с кем-нибудь переглянуться.
— Мы не хотим вмешиваться, но если ты хочешь поговорить с нами, то...
Отец не закончил фразу, передав инициативу ей. Она чувствовала сильную дрожь в руках, наверное, это было заметно. Никогда в жизни она бы не поверила, что ей будет так трудно просить у них помощи. И рассказывать правду.
Она сглотнула.
— Похоже, все плохо.
— Да, мы это поняли.
Снова наступила тишина. Ной уже в ковчеге, и потоп вот-вот начнется, дорога каждая секунда.
И в сильнейшем напряжении она произнесла:
— Мы с Хенриком разводимся.
Отец и мать сидели совершенно спокойно, ни один мускул не дрогнул на их лицах. Ей же было трудно усидеть на месте. В первый раз она озвучила эти слова, так что те проникли в нее извне. Она отпустила их в пространство, их не вернешь. Впервые их смысл стал реальным. Она — одна из неудачниц, из тех, чьи дети становятся детьми из неполных семей.
— Вот оно что. — Отец нахмурился.
От его слов она растерялась. Почему они не удивились? Что они видели такого, чего не видела она?
Мама как всегда угадала ее реакцию и с грустью в голосе начала объяснять:
Лучше, если мы скажем честно. Дело в том, что мы с самого начала считали, что вы с Хенриком немного, как бы это сказать, немного разные. Но ты была так уверена и так хотела. Что мы могли сказать, да и по какому праву нам вмешиваться в твой выбор — за кого тебе идти замуж? Ты же всегда поступала только так, как решала сама. — Она ласково накрыла своей рукой руку дочери. — Мы видели вас и боялись, что со временем он тебе надоест. То, что он не совсем оправдывает надежды, которые, насколько нам известно, были у тебя. Но это не значит, что я рада тому, что мы оказались правы.
Эва отняла руку, опасаясь, что мама почувствует, как та дрожит. Все погрузилось в хаос. Оглядев кухню, она остановила взгляд на висевшем на стене старом стеклянном блюде из прабабушкиного дома. Несколько поколений трудолюбивых семейных пар позаботились о том, чтобы привести сюда ее, Эву. Род уходит и род приходит. Но тут пришла она, потерпела поражение и тем самым оборвала цепочку. Брошенная мужем Великая Неудачница, которая передаст сыну и оставшимся звеньям цепи новые представления о любви и браке. Жалкая и не вызывающая доверия. Недостойная того, чтобы за нее бороться. Недостойная даже того, чтобы о ней думать.