Предчуствие беды

Маркьянов Александр В.

Но долго или коротко — батальон скомплектовали. Удалось перетащить на должность комбата старого знакомого и сослуживца, капитана Халбаева. Его тоже вызывали в Москву, в ГРУ, разговаривали. Дали добро — вдвоем, хорошо зная друг друга служить проще, чем более в новом только что созданном батальоне.

А потом началась боевая учеба. Конечно, понятие "усиленный батальон" предполагает, что этот батальон способен выполнять более серьезные задачи, чем обычный батальон — но не до такой же степени! Это ошибочное мнение, что сила батальона — это все его бойцы. Сил батальона — это максимум половина его бойцов, все остальные — обеспечение. Но не в сто пятьдесят четвертом. В сто пятьдесят четвертом каждый боец должен владеть двумя воинскими специальностями — как минимум. Повар должен уметь стрелять из гранатомета, водитель — работать оператором ПТУР. Если три специальности разом — это еще лучше. Конечная цель — чтобы в случае чего использовать в бою каждого бойца. Каждого! И получалось, что батальон этот, по силе ненамного должен был уступать целому полку.

Подготовка тоже на уровне — во всей Советской армии так не готовились, как готовились в этом батальоне. Тот, кто служил на должностях среднего командного состава знает, как тяжко провести учения с личным составом. Это только кажется, что от лени и самодурства вместо учений солдаты листья зеленым красят. Учения организовать — это надо на полигон заявку подать, на моторесурс заявку подать, на боеприпасы заявку подать. Все это утверждается с большим скрипом — например на всю Кантемировскую дивизию на год выделяется четыре боевых гранаты ПГ-7. Четыре! На дивизию! Вот и проводи учения! Это тебе не негры племени тумба-юмба, которым валом валят. И не страны, желающие идти по пути социализма — им тоже валом валят. Все лежит на складах длительного хранения, все как положено, по срокам хранения, срок хранения истек — кладется новое, старое на уничтожение. На учения — ни-ни [2] …

2

к сожалению это действительно было так. Буквально десятками и сотнями тонн вывозились и уничтожались патроны, гранаты вылежавшие срок хранения. Нет чтобы на учения солдатам отдать, пусть выстреляют, а на хранение заложить новое. Еще учений боялись, потому что может произойти несчастный случай и кому то придется отвечать. В общем и целом — маразма было предостаточно.

А тут — пригнали новую технику — БТР-60ПБ и БМП-1, подписывали любой моторесурс, выделяли любой требуемый объект учебные и боевых боеприпасов. В итоге — тренировались день и ночь, учились стрелять на звук, на вспышку, с ходу, на предельную дальность, а технику разве что кверху колесами или там гусеницами не водили.

И конечно прикидывали — с чего бы это. С юга Союз подпирали три недобрых соседа — Китай, Афганистан и Иран. Афганистан — вроде бы свой, но неспокойно. Китай — там не батальон, там пару армией готовить надо.

И еще был Иран…

Москва, Кремль

01 августа 1979 года

Был первый день последнего месяца лета. Последнего лета последнего спокойного десятилетия Империи. Да, на горизонте, где-то вдалеке, так далеко, что их едва было видно, клубились черные тучи. Но империя была столь сильна и велика, что все были уверены — гроза как и всегда пройдет стороной.

Так что — в Москве убегал первый день последнего месяца лета и солнечные блики играли в лужицах, оставшихся после прошедшего ночью дождя, а тучи закрывали солнце лишь на короткий миг, уносимые порывистым ветерком. Страна жила, строилась, работала, любила. Уже вовсю шла подготовка к предстоящей в следующем году Олимпиаде — спешно возводилась олимпийская деревня, на окраинах вырастал невиданной доселе роскоши терминал "Шереметьево-два". Дороги пока не латали — все равно надо зиму пережить, и заграничный дефицит больше обычного в продажу не выбрасывали. Тоже еще рано.

Черный, грузный, словно облитый застывшим стеклом ЗИЛ по хозяйски, не снижая скорости проехал Боровицкие ворота Кремля, принял направо. Водитель сбросил скорость — пассажир терпеть не мог нарушать правила дорожного движения, а тут уже — не город. Путь его был недолгим — машина аккуратно подрулила к подъезду яичного цвета "генсековского" корпуса. Как это и полагается по инструкции прикрепленный — он был единственным, выскочил с переднего пассажирского сидения, огляделся по сторонам и только тогда открыл пассажирскую дверь огромной машины, выпуская своего пассажира — среднего роста, пожилого, в очках в роговой оправе…

Первый пост охраны миновали прямо у входных дверей — парный, состоящий из двух человек. Первый — старший лейтенант армии, второй, стоящий напротив него — равный ему по званию старший лейтенант госбезопасности. Оба — в идеально отутюженном обмундировании, рослые, крепкие, без особых примет.

Генерал армии, Председатель КГБ СССР Юрий Владимирович Андропов был одним из тех немногих, кто имел право свободного, безпропускного входа в это здание. Но все это было не потому, что он был генералом и председателем КГБ — а потому, что он был членом Политбюро ЦК КПСС — первым председателем КГБ, одновременно являющимся членом Политбюро со времен Берии. До того, как стать членом Политбюро, товарищ Андропов ничем не отличался от рядового гражданина страны советов в праве входа в это здание. Хотя нет, отличался — ему не приходилось торчать в бюро пропусков Кремля — пропуск заказывал секретариат КГБ заранее и спускал вниз, на первый пост охраны. Как и любой другой посетитель, председатель КГБ предъявил при проходе не служебное удостоверение, а партийный билет — единственный документ, который признавали в этом здании. Прикрепленный остался внизу, Андропов же шел на третий этаж, к Брежневу.

Когда Юрий Владимирович появился здесь первый раз — давно, еще в пятидесятые, тогда он был еще молодым комсомольским работником из Карелии — больше всего в этом здании его поразила тишина и безлюдность. В любом обкоме и тем более райкоме партии — постоянно шум, пусть и приглушенный, полно народа в коридорах — кто-то на прием, кто-то с приема, кто-то кого-то ждет, кто-то решает какие-то вопросы, подписывает бумаги прямо в коридоре. Здесь же — торжественная тишина — ни муха не пролетит — красная ковровая дорожка, замершие друг напротив друга парные наряды охраны. Если бы не они — здание казалось бы вымершим.

Кабинет генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева был оборудован в первом, "генсековском" корпусе Кремля, в трехэтажном здании, имеющем форму треугольника — там сидели все генеральные секретари партии, начиная с Ленина. Окна его кабинета были угловыми и отстояли от кабинета его предшественника Никиты Сергеевича Хрущева на одиннадцать окон. Почему-то так сложилось, что для каждого генерального секретаря ЦК КПСС оборудовали новый кабинет, работать в кабинетах предшественников они не хотели. Кодовым обозначением кабинета Брежнева среди своих было "Высота", если кто-то шел на прием к генсеку — так и говорили — идет на "Высоту". В отличие от Хрущева Брежнев ничего не коллекционировал, в интерьере предпочитал более светлые тона, а единственной отличительной чертой его кабинета были часы в виде морского штурвала. Генсек в быту и в работе был довольно неприхотлив.

Дверь в приемную генерального секретаря Андропов открыл сам. Обычно, посетители у Брежнева были — но сегодня все стулья в приемной, на которых ожидали назначенного времени посетители, были пусты. В приемной были только два секретаря и референт генсека, влиятельный Евгений Матвеевич Самотейкин. Но у Андропова с ним были хорошие отношения, гораздо хуже было бы, если бы здесь был Цуканов. Самотейкин, хоть и обладал немалым аппаратным весом — но в некоторые сферы, например в госбезопасность соваться избегал. Цуканов же, "черный ворон ЦК" был с Брежневым не один десяток лет — начинали вместе с Молдавии — совался во все, что считал нужным, и обладал таким весом, что его боялся даже Черненко. Иногда Цуканов присутствовал при разговорах Брежнева с людьми — а потом вопросы получали совершенно неожиданное, явно подсказанное Цукановым решение.

— Мне на десять — Председатель остановился у столика, за которым восседал Самотейкин

Евгений Матвеевич выдержал паузу, несколько секунд, солидно кивнул.

— Присядьте. Сейчас спрошу.

Председатель остался стоять, ожидая решения. Все это выводило его из себя — но как и всегда на вид он оставался холоден, сух и совершенно невозмутим.

Из дверей, ведущих в кабинет Генсека, показался Евгений Михайлович, дверь не закрыл.

— Леонид Ильич вас примет, товарищ Андропов…